Виктор Устьянцев - Премьера

Валентина Георгиевна отметила этот момент такой репликой, адресованной директору:

— Что я вам говорила? Вы только посмотрите, какая у него хорошая злость!

— Вы еще не знаете, какая злость бывает у начальника городского отдела культуры, — обреченно заметил директор. — Сроки, сроки подпирают, а он еще с партнерами не работал, ни в одну мизансцену не вписывался! Или вы его намерены во время спектакля за руку водить?

— Рано ему в мизансцену, — сдержанно пояснила Валентина Георгиевна. — Вот когда у него интерес появится, тогда и поведем.

— Да может, у него этот интерес никогда и не появится.

— Появится! — уверенно заявила Валентина Георгиевна и, сняв очки, улыбнулась.

Директор глянул ей в глаза и, махнув рукой, удалился. При этом вид у него был весьма подавленный. Больше он на репетиции не ходил, зато на спектакль шел, как на эшафот. Поэтому в зал решил не спускаться, а наблюдать через окошечко из кинобудки. И как ни старался преодолеть предубеждение к Владимирцеву, а смотрел только на него. И с первой же картины был крайне изумлен.

Молодой актер трактовал роль совершенно иначе, чем основной исполнитель, и это привело директора в такое уныние, что он уже начал подумывать, под каким бы предлогом вообще улизнуть от позора из вверенного ему культпросветучреждения. Недолго пошарив в памяти, такой предлог он нашел: как раз сегодня заседал объединенный профсоюзный комитет рыбака, членом которого он состоял, но редко удостаивал его заседания своим присутствием. Он уже приподнялся было с табурета киномеханика, как его остановила реплика нового актера:

«Закат уж больно красивый, вот я и зазевался».

На что старый капитан заметил:

«Закат и впрямь хорош! Должно быть, к шторму».

Директор тоже помнил почти весь текст, во всяком случае, твердо знал, что ничего этого в пьесе не было.

— Интересно! — вслух произнес директор, снова опустился на табурет и уставился в квадратное окошечко кинобудки.

Теперь он не только слушал внимательнее, но еще пристальнее наблюдал за молодым актером, помня, как тот опрокинул декорацию и наткнулся на партнера. Видимо, и Владимирцев об этом помнил и поначалу держался скованно, однако постепенно втягивался в роль, раскрепощался. А во второй картине он уже держался вполне свободно и так естественно, как будто всю жизнь только тем и занимался, что стоял на руле траулера. А в третьей картине и вовсе превзошел своего предшественника: у того при встрече с Катей все-таки и жесты были не очень-то натуральные, и голос он форсировал, и взгляды он бросал уж больно злодейские. «А может, и хорошо, что тот ушел в море?» — подумал вдруг директор и спустился в зал.

В антракте он зашел в свой кабинет, исправил на афише и в программках фамилию исполнителя роли Васьки Румпеля и отправил в типографию, пожалев, что не сделал этого раньше. «Они же недели две печатать будут, не меньше. И чего я тогда не послушался Валентины Георгиевны? Все-таки у нее нюх».

А Валентина Георгиевна в это время за кулисами подбадривала Владимирцева:

— Все идет хорошо. Но больше от текста не уходи. Откуда ты взял про закат?

— Так ведь без этого непонятно, почему Васька упустил косяк.

— Верно, именно этот вопрос и у меня где-то подспудно сидел. Очевидно, и у зрителя он возникал. Это ты замечательно придумал! И на образ работает, делает его более лиричным. Ты эту линию и дальше тяни, но не педалируй, иначе сфальшивишь. Однако надо же было предупредить! Хорошо, что Василий Митрофанович среагировал и попал в тон. А если бы не среагировал? Ты же всех мог сбить с толку.

— Так ведь я это придумал, когда уже вышел на сцену. И сразу выскочило.

— Так вот, чтобы больше не выскакивало! — строго предупредила Валентина Георгиевна. — Учти, что у нас тоже дисциплина и притом железная!.. Ну ладно, иди попей водички, у тебя вон губы пересохли. А вообще все идет хорошо, так и держи.

Виктор побежал в гримерскую попить, а Валентина Георгиевна отыскала художника и распорядилась:

— Завтра же начинай писать закат. Да такой, чтобы вся публика на него зазевалась.

Они опять шли пешком. Виктор не решался, а еще точнее — боялся спросить, а Марина молчала. И он это молчание истолковал по-своему: «Не хочет огорчать». Правда, публика аплодировала, потом и артисты его поздравляли, и Валентина Георгиевна, и даже директор, но он им не очень верил, полагал, что все это лишь вежливость, ибо был крайне собою недоволен. И с этим закатом чуть всех с толку, не сбил, а во втором акте пропустил целых три фразы, хорошо еще, что не последние. Зато водки зачем-то налил и хлобыстнул целый стакан. Зачем? Чтобы капитану меньше досталось? Так ведь это надо было объяснить. Но после самовольного заката он уже боялся…

— А знаешь, я подавлена, — сказала наконец Марина.

— Еще бы! — Виктор вздохнул. — Зря ты меня в это дело втянула.

— Дурачок! — она опять потерлась щекой о его рукав.

— Ну что ты трешься, как котенок! — сердито сказал он и отстранился.

— Ох какой ты у меня глупенький! — И, посерьезнев, призналась: — А ведь я, Витя, твоим талантом подавлена. Я вот всю жизнь мечтала о сцене, готовилась, меня и в театр взяли, и хвалили. А ты даже не хотел, тебе подвернулся лишь случай, ты и им не хотел воспользоваться, едва уговорили. И у тебя сразу получилось, да так, что я себя сейчас вот такусенькой чувствую! — она показала кончик мизинчика.

— Смеешься?

— Нет, Витя, я серьезно. Очень серьезно.

— Не верю я тебе.

— Ну хорошо, мне ты можешь не верить. А остальным? Ты знаешь, что от Валентины Георгиевны похвалы не скоро-то дождешься. А о тебе она знаешь что сказала? «Это, — говорит, — самородок, который в погоне за золотым песком старатели не заметили». И еще меня поблагодарила за то, что я нашла тебя… Смешно! Я же тебя вовсе и не искала, а просто споткнулась о тебя, как о булыжник. И в театр принесла как булыжник, не подозревая, что под слоем глины столь драгоценный металл… А ведь могла бы и выбросить! Или даже не нагнуться и не поднять, а просто пнуть, откинуть в сторону, чтобы не валялся на дороге.

— Не много и потеряла бы. Потому что никакого металла нет, одна глина!.. Так что давай без иллюзий. — Виктор усмехнулся и полез за сигаретой.

— Нет, постой! — Марина решительно удержала его руку. — Уж раз мы об этом заговорили, так знай: я не искала никаких самородков! Ты мне нужен был и как просто булыжник… Еще с тех пор, с шестого класса. Только ты этого не знал, я хоть и маленькая, но все же актриса. К тому же и ты слепой, как новорожденный котенок!

— Выходит, мы одной породы…

— Не смей! Не смей над этим смеяться! Никогда! — Она сжала кулачки и постучала ему в грудь: — Слышишь, никогда!

— Ладно, не буду. Успокойся. — Он взял оба ее кулачка в свою ладонь, они свободно уместились в ней. Почему-то это его удивило: — Какие маленькие! И к тому же холодные. Давай мы их погреем. — И сунул их под бушлат.