Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Фань, которая стояла вместе с ним на линии сборки, постучала карандашом по столу.

— Товарищ Воробушек, — сказала она, — вы ужасно выглядите. У вас что, жар? Оно заразно? Может, вам лучше будет пойти домой и отдохнуть.

Фань еще такая молоденькая, вдруг подумал Воробушек. Будь Чжу Ли жива, ей было бы тридцать семь. В последнее время она свободно посещала его мысли, словно рухнула какая-то стоявшая между ними преграда.

— Я не…

— Давайте-давайте. Все равно производство стоит.

Фань встала, он видел, как в соседнем проходе она говорит с мастером цеха, которого все звали Крошкой Кукурузкой, Воробушек понятия не имел почему. Руки у него тряслись. Возможно, у него и правда был жар. Почтительно, точно Воробушек был его предком, подошел Крошка Кукурузка.

— Товарищ Воробушек, у вас вид — краше в гроб кладут. Возьмите отгул. Вы же завтра все равно на смену выходите, правильно?

— Я бы предпочел остаться.

Воробушек боялся, что потом его подвергнут критике за то, что он не работал в полную силу. Они воспользуются этой слабостью, чтобы вывести его в резерв и отстранить. Если он потеряет работу, могут отозвать пекинскую прописку Ай Мин, и ее не допустят к вступительным экзаменам.

— Я настаиваю, — рассеянно сказал Крошка Кукурузка.

Он отошел на несколько шагов и уставился на крупный циферблат своих новехоньких наручных часов.

— Давайте, — прошептала Фань. — Когда он сердится, от него спасу нет. И к тому же вы кошмарно выглядите… Вы что, спину потянули? В вашем возрасте получше надо о себе заботиться.

Уходя, он слышал, как диктор сообщает, что назначенные на утро переговоры между правительством и студентами отменены. Снаружи даже ветер казался липким. Воробушек начал ездить на завод и с завода на велосипеде, потому что автобусы ходили кое-как. Лин ему рассказала, что молодежь десятками тысяч съезжалась в Пекин со всех концов страны. Они рисовали на вагонах демократические лозунги, чтобы, куда бы ни пошел поезд, послание студентов отправилось бы вместе с ним. Воробушек медленно катил по заводской территории, стыдясь своего изнеможения. Если бы он за собой не следил, все звали бы его «дедушкой» — вот уж курам на смех, ведь ему не было еще и пятидесяти.

В итоге на Чанъаньцзе он завяз в транспортном потоке и продвигался в час по чайной ложке, словно вместе с какой-то процессией. Он вовсе не собирался на Тяньаньмэнь — просто не повернул вовремя вправо за мостом Мусиди и поехал дальше по прямой. На Чанъаньцзе стояла пробка; теперь он не смог бы развернуться, даже если бы захотел. Он вырос в Шанхае, самом современном из китайских городов, и все же здесь чувствовал себя чужаком, как рыба на суше. Поток пекинцев нес его вперед, пока он не увидел, что мелькнувшая впереди площадь вновь сплошь покрыта знаменами несчетного числа университетов. И теперь Воробушку в самом деле захотелось очутиться отсюда подальше. Постоянно вещали громкоговорители. Хрупкий голос молодой женщины трещал над улицей: «Эта страна — наша страна. Этот народ — наш народ. Это правительство — наше правительство. Кому кричать, как не нам? Кому действовать, как не нам?»

Воробушек спешился и покатил велосипед рядом. Девушка в точности цитировала слова Председателя Мао, написанные, когда тот был еще молодым бойцом.

Рядом с Воробушком огромный детина с мрачным лицом на ходу читал газету.

— Эта голодовка, — обратился к нему Воробушек, — она взаправду? Студенты что, действительно откажутся от пищи?

— Ай! Эта детвора… — значок незнакомца, со штампом «Завод Шицзиншань», дрожал, прицепленный к рубашке. — Да через несколько часов все закончится. Старину Горбачева назавтра поведут на площадь, а ребятишек партия стряхнет с Тяньаньмэнь, как муравьев с палки, — он сложил газету вдвое. — Во всяком случае, так мне сын говорит.

— А как же все эти люди?

— Вот именно. Я пришел посмотреть, чего это все так распалились. Конечно же, их идеалами я восхищаюсь. А кто нет? Но даже такому ничтожеству, как я, очевидно, что студенты с правительством говорят на разных языках. Все хотят поправить дела в стране, но и власти тоже хотят, разве нет? Вот так в нашем трудовом коллективе и говорят. — Он постучал пальцем по значку. — У нас одних только больше двухсот тысяч рабочих, и если мы поддержим голодовку, это же все меняет, так? Все эта хренова революция. — Он переложил из руки в руку, как по волшебству, пакет булочек и предложил одну Воробушку, который не отказался. Мужик сам приговорил полбулочки за один укус. — А что, товарищ, дети у тебя есть?

— Дочка.

— Не студентка, надеюсь.

— Хвала небесам, нет.

Мужик проглотил хлеб, которым был набит его рот, и запил его изрядным глотком чая из термоса.

— Честно говоря, не понимаю я, что с нами не так. Все эти глупости, которые мы пережили, целое поколение головой о стенку долбилось… Почему мы вечно по кругу-то ходим? — Он вновь завинтил термос. — Слушай, а ты не агент в штатском, нет? А то мне сказал один, что тут тысячи шныряют этих, в штатском.

— Агент? — улыбнулся Воробушек. — Нет, но другие тоже так подумали.

— Это потому что ты такой безобидный, — сказал мужик. — Не сердись. Просто лицо у тебя такое… слушающее.

Смеркалось. За Памятником народным героям на земле лежали сотни студентов. Их охраняли другие студенты в красных нарукавных повязках, выстроившиеся вокруг них живой баррикадой. У Воробушка было такое чувство, словно мир, внутри которого он жил, насильно открывали снаружи. Но разве эти студенты не жили, как и он, в собственноручно сконструированных мирах? Участники голодовки могли похвалиться самым блестящим будущим в стране. Как выпускники Пекинского университета, они несли бы ответственность за родителей, бабушек и дедушек, за братьев и сестер, если они у них были… И все же вот они лежали на голом бетоне. Воробушек почувствовал, как в легких скребется грызущий страх. Мимо проехали три паренька на одном велосипеде — акробатически и радостно. Они выкрикнули: «Жареная демократия нам не нужна!» — и от одетых в пижамы студентов рябью прокатился смешок. Где же их родители, задумался было Воробушек. Но тут к нему подошел юноша с красной повязкой и сурово сказал:

— Не поймите неправильно, товарищ, но сюда можно только нам. Это ради безопасности революционеров — участников нашей голодовки.

Воробушек, отступая, кивнул. Из громкоговорителя снова зазвучала запись, все тот же ломкий голосок:

— Сегодня нам приходится собственными жизнями выкупать себе свободу и демократию. Неужели китайскому народу есть, чем здесь гордиться?

Воробушек поднял глаза, стараясь отыскать источник вещания, но бесконечность неба мешала разглядеть то, что вблизи.