Ольга Фикс - Темное дитя

– Не помню уже. Какая разница кто? Разве это имеет значение?

– Имеет. Передайте ей, пусть не волнуется. С Тёмой все хорошо, а вот я себя чувствовала не очень.

– Кому передать, Соня? Я вас не понимаю. Почему вы себя плохо чувствовали? А сейчас вы в порядке?

– Сейчас в порядке. Слушайте, Геня, я вас, наверное, сейчас немного удивлю, но…

Наверное, глупо с моей стороны, но я не удержалась и тут же рассказала Гене всю историю от начала и до конца. Мне не верилось, что ребецин тут как-то замешана. Кто угодно, только не она.

Выслушав меня, Геня помолчала. Через трубку хорошо прослушивалось ее нервное, прерывистое дыхание. Может, зря я на нее все вывалила? Пожилой человек, может разволноваться, разнервничаться.

– Соня, вы сейчас наговорили ужасных вещей. Поверить не могу, чтобы вы это всерьез. Я понимаю, вы себя еще плохо чувствуете. Рафуа шлема в махира! (Быстрого и полного выздоровления!)

– Геня, но я же не про вас лично! Честно говоря, я сама не знаю, что думать! И с радостью приму любое разумное объяснение. Большой привет раву Мойше!

– Передам. Но он будет огорчен вашими словами. Он так ценил вашего отца, так искренне расположен к вам с Тёмой. Печально, что из-за каких-то мрачных фантазий… Надеюсь, его-то вы ни в чем не подозреваете?

Уклонившись от прямого ответа, я распрощалась и повесила трубку. На душе остался мерзкий осадок. За последние месяцы их семья стала мне почти родной. Не то чтоб мы часто виделись, но само это чувство, что за спиной есть кто-то взрослый и мудрый. Кто в курсе твоих дел и готов в любую минуту прийти на помощь, что-нибудь посоветовать, подсказать.

Ужасно устаешь все время быть взрослой!

– Соня, застегни мне на спине платье. Никак почему-то не получается, – пожаловалась Тёма, как всегда возвращая меня к реальности.

– А ты перестань крыльями махать, и получится. Зачем его из сушки взяла? Я сперва погладить хотела.

Ненавижу эту здешнюю моду ходить в неглаженом!

Вместо ответа Тёма нежно обхватила меня руками.

– А ты сегодня не пойдешь на работу?

– Нет. Жан-Марк дал мне выходной после вчерашнего. Сказал, сам нас вечером навестит.

– Ура! Мы будем учить новую песню! Вот послушай, у меня немножко уже получается. – Тёмка старательно насвистала первые три такта из «Марсельезы». – «Вперед, вперед, сыны Отчизны…» Правда, красивая? И чуть-чуть страшная.

– Чуть-чуть страшная, да.

Если вдуматься, так даже и не чуть-чуть.

Жан-Марк позвонил поздно вечером. Было много пациентов, только сейчас закончил прием. Так что сегодня, наверное, уже никак. Зато назавтра Жан-Марк сговорился со своим партнером Ароном, тот подменит его на целый день. Не хотим ли мы с Тёмой выбраться к морю? Любое на выбор – Красное, Мертвое, Средиземное.

– Ура! Море! Ура! – радостно завопила Тёма, хлопая в ладоши. – Всегда хотела побывать рыбкой!

– Впервые слышу! – удивилась я. – Рыбы же холодные, скользкие. И все время молчат. Ты разве хочешь все время молчать?

– Так я же не навсегда! Побуду рыбкой, а потом опять стану Тёмой! Понимаешь?

– Понимаю. Но все равно… Может, давай лучше купим тебе аквариум? А то, знаешь, на море эти чайки…

В конце концов Тёма обратилась в дельфина, чем несказанно порадовала прохожих, немногочисленных в этот будний февральский день на Тель-Авивской набережной.

– Смотрите, смотрите! Дельфин! Дельфин! – кричали они, заглушая пронзительные вопли чаек.

– Вон прыгает, вон же, вон!

– Да нет же, здесь! Вы не туда смотрите!

Мы с Жан-Марком сидели на бетонном парапете, грызли орехи и пили кофе из бумажных стаканчиков. Море было жемчужно-серым, и, хотя день был теплый, градусов двадцать, никто, конечно же, не купался. Кто ж сунется в такую-то холодрыгу?

Так что море целиком принадлежало Тёмке и нескольким наиболее отчаянным серфингистам. Море и еще немножечко небо. Там, где оно сливалось с морем, Тёмка на пару минут обращалась в чайку и взлетала вверх с радостным визгом, взмахивая острыми крыльями.

– Немного странно вот так сидеть и ничего не делать, – пожаловался Жан-Марк. – Прям хочется уже позвонить Арону. Спросить, как дела, не нужна ли помощь.

– Ну ты и трудоголик! А по субботам ты как выживаешь?

– По субботам я учусь. Единственный день, когда я могу себе это позволить.

– Собираешься поступать в аспирантуру?

– Нет, конечно! – Жан-Марк даже рассмеялся от одной мысли. – Нет, всякое еврейское. Для себя.

– Хочешь сделаться раввином?

– Да каким раввином?! Говорю ж тебе, для себя.

– То есть тебе это интересно?

– Мне это нужно. Чтобы окончательно не распасться на составные части.

– «Островки почвы»?

– Запомнила? – Жан-Марк казался довольным. – Ну да, примерно из той же оперы. Только по-другому. Во время молитвы я стою, крепко упираясь ногами. А здесь понемногу сам двигаюсь вперед.

– Сплошные аллегории и метафоры! Мне кажется, я никогда этого не пойму.

– Тебе и не обязательно. Учеба в основном дело мужское.

– А женщинам нельзя, что ли? Так и думала, сплошное средневековье.

– Да почему нельзя-то? Моя мама ходила на женский шиур (урок) , когда время позволяло. Просто у вас обычно и так дел хватает. Дом, дети, хозяйство. И не факт, что вам это надо.

– Почему нам не надо?

– Считается, вы и без того довольно устойчивы. Правда, сейчас, когда много есть всяких приспособлений: стиральные машины, пылесосы, посудомойки, – у женщин стало больше времени. Не исключено, что вы теперь можете и разболтаться. Мама рассказывала, что после войны…

– Жан-Марк, а как твоя семья выжила во Франции во время войны? Все ведь знали, что они евреи?

Жан-Марк кивает:

– Конечно. Я ж тебе рассказывал, мои там с незапамятных времен жили. С тех пор как в Средние века во Франции запретили евреям жить в городах.

– А в деревнях что, жить можно было?

– Жить-то да. Но там другая проблема была. Евреям не разрешалось владеть землей. А что станешь в деревне делать без земли? Вот мои и стали торговать скотом и посылать сыновей учиться на ветеринаров.

– Логично. Подожди, так, а как же все-таки во время войны? Там что, у вас была неоккупированная территория?

– Какая неоккупированная?! – Жан-Марк продолжительно свистит. – Я ж тебе говорил, что я из Эльзаса. У нас, как война началась, сразу стала Германия.

– А твои как же?

– А мои ушли в Швейцарию, через горы. Местные помогли. Они ж там столько лет скотину лечили, не было крестьянина, который их не знал. Но знаешь что?

– Что?

– Первым, кого встретил мой дед, когда вернулся, был местный начальник транспортного узла. Так вот, он был тоже еврей, даже религиозный, всю жизнь в кипе, с бородой. Дед к нему: «Мойше, как ты выжил, где скрывался?» – «Нигде, – говорит, – не скрывался. Всю войну спокойно дома прожил. Ну как спокойно? Немцы забирали один раз в лагерь, но тут такое без меня началось! Все движенье остановилось. Вернули и до конца войны берегли как зеницу ока». Вот ведь оно как бывает.