Эржебет Галгоци - На полпути

Повесть Галгоци населена живыми, из плоти и крови, людьми. Принадлежность каждого из них к тому или иному лагерю, что причудливой демаркационной линией разделило всю деревню, ни в малой степени не делает их схемами, лишь для наглядности иллюстрирующими мысль автора. У каждого — свой жизненный опыт, свои принципы жизни, даже свои заблуждения или изъяны характера, обрисованные хотя и скупо, но так выразительно и зримо, что весь ход событий повести и каждый поворот судьбы ее персонажей продиктованы внутренней логикой и не нуждаются в авторском насилии. Всеми движениями своей души понятна читателю Анна Мок, милая строгая Мока, с наивным максимализмом юности ненавидящая «ставленника кулаков» Дани Мадараса — ей нужно получить очень много доказательств его честности, стойкости, деловой целеустремленности, чтобы поверить в него, может быть, даже полюбить… Понятен, при большой сложности этого образа, и отец Анны; в 1945 году он делил в районе землю, потом организовал первый в округе бедняцкий кооператив, просуществовавший несколько лет, всеми силами старался нарушить вековую деревенскую спячку; но, став секретарем партячейки, он слишком поверил в собственную непогрешимость, затаил обиду на «недооценивших» его односельчан, обида же, как известно, плохой советчик… Понятны и правдивы образы других коммунистов села — сторожа Сентеша — глубоко гуманного и справедливого человека, члена правления Прохазки, умного, работящего, умеющего в самые трудные минуты так хорошо, так светло мечтать, не уступая молодостью души даже своему подростку-сыну…

Большую роль в повести играет старый Лимпар, в руках которого неприметно сходятся все нити происходящих в деревне событий; хитрый стяжатель, он борется против новых веяний со звериным коварством и люто ненавидит того, кто оказался неожиданно достойным его противником, — собственного племянника Дани Мадараса. Нет, не он физический убийца Дани, не от его руки погиб молодой, еще только расправлявший плечи председатель кооператива. Но его воля, его живучая, от прошлого унаследованная власть над людскими душами стоит за этим бессмысленным убийством. Бессмысленным уже потому, что даже таким путем Лимпарам не удается одержать победу, повернуть историю вспять.

Жестоко и непоправимо обрывается на полпути жизнь Дани Мадараса, того, кому та же история, ее направленный к социализму ход помогли раскрыться, найти себя, найти действительных друзей и единомышленников. По существу, он уже победитель, он и его друзья; его просчеты носят лишь частный характер, свидетельствуют лишь о трудностях «переходного возраста»; его же правда все глубже проникает в сознание людей. На полпути оставляет он целиком захватившее его общее дело, на полпути покидает прозревающую деревню: если не сегодня, то уж завтра непременно она разглядит ту правду, за которую Венгрия начала бороться еще в героические месяцы пролетарской коммуны 1919 года, правду, практическим носителем которой Дани стал, мог и должен был стать. И хотя венгерская деревня в те годы была еще только на подступах к новой жизни, начавшийся для нее процесс прозрения был уже необратим.

Об этом и написала свою страстную и честную повесть Эржебет Галгоци.

Е. Малыхина

Прошлой осенью в одной задунайской деревне убили молодого мужчину. Он был председателем сельскохозяйственного кооператива.

Я его хорошо знала.

В то время уже минуло два года, как я жила — выражаясь, конечно, образно — в центре некоего треугольника. Один угол этой фигуры олицетворял коммунистов, другой — контрреволюционеров, третий — эмигрантов. Меня не посадили в тюрьму, я не сбежала за границу и не вступила в коммунистическую партию. Я была сама по себе.

Я не представляла, как выглядит башня из слоновой кости, обитель утонченных умов. Лишь в двадцать лет впервые увидела я Будапешт и слона. Я могла вообразить себе необитаемый остров в море, но в пределах Венгрии не было моря, не было в продаже необитаемого острова, да и у меня не было денег на его покупку. Денег мне хватило только на то, чтобы уехать на край света; я преподавала там в начальной школе и писала мемуары от имени человека, уставшего от жизни. Мне было тогда двадцать шесть лет…

Если мне не изменяет память, я собиралась рассказать о способном юноше из крестьянской семьи, который не находил себе применения в стране народной демократии, хотела написать историю этакого современного Люсьена Рюбампре.

Но я не учла двух обстоятельств. Первое, что земля круглая и поэтому нет края света. Эта маленькая задунайская деревушка находилась не на краю света, а очень близко от столбовой дороги истории. И второе, что у человека два круга кровообращения. Один соединяет различные внутренние органы и снабжает их кислородом, водой, солями, белками, углеводами и витаминами. Другой связывает человека с внешней средой, или, иначе говоря, с жизнью, и доставляет ему «продукты питания». Человек не может жить «на самообслуживании», потому что рано или поздно в нем иссякают здоровые соки и начинается самоотравление. Как вызывает отравление плохо функционирующая почка, так же отравляюще может действовать одиночество: оно способно смертельно отравить человека.

Я, как современный хирург, которого не удовлетворяют уже результаты переливания крови, постепенно осознала, что крайне необходимо меня оперировать или же мне самой сделать себе операцию системы кровообращения, связывающей меня с внешней средой, иначе говоря с жизнью.

Тут-то я познакомилась с деревенскими жителями, а также с тем человеком, которого убили прошлой осенью. Ему было тридцать четыре года.

Я его знала еще в ту пору, когда он вел свое единоличное (какое чудно́е слово, но теперь все употребляют его в том определенном значении, которое я и имею в виду) хозяйство. Мы не раз толковали с ним о нашей обоюдной нелюбви к деревне.

— Да найдется ли парень с головой, — сказал он однажды, — которому пришлась бы по душе деревенская жизнь? В наши-то дни, в середине двадцатого века… Вчера копал я в поле картошку. Мать принесла мне обед и новость о том, что в Советском Союзе запустили первый спутник. И я подумал: вот я здесь двумя руками выбираю картошку из лунок, а спутник крутится вокруг Земли. Поверьте, после обеда у меня пропала всякая охота копать картошку.

В другой раз он рассказал мне такую историю:

— Когда умер мой отец, я был тринадцатилетним мальчонкой. Через несколько дней по деревне прошел слух, что на нашем поле, на пашне у Большого тополя, появляется привидение. Оно приходит в полночь с межевым знаком в руках и бормочет: «Ох, куда мне его поставить? Ох, куда мне его поставить?» В дальнем углу нашего поля сходились границы трех деревень, на что и указывал межевой столб. Тот самый межевой столб и держало в руках привидение: «Ох, куда мне его поставить?» Я решил положить этому конец. В одну весеннюю ночь я пришел на пашню у Большого тополя, улегся на меже под деревьями и стал ждать. Все вокруг было залито таинственным лунным светом, дул легкий ветерок. Прошло некоторое время. Видно, я задремал, потому что, когда открыл глаза, в конце поля стояло привидение с огромным межевым столбом в руках. Я узнал его: это был мой отец, точно такой, как мы его похоронили, — в белой рубахе и портах, только у него успела вырасти небольшая бородка. Он прижимал к себе огромный межевой столб и бормотал жалобным голосом: «Ох, куда мне его поставить? Ох, куда мне его поставить?» Я собрался с духом и закричал: «Поставь его обратно, отец, туда, откуда взял!» Привидение тут же исчезло, а межевой столб остался в поле. Я протер глаза и решил, что все это мне приснилось. Разозлившись, я поплелся домой. Назавтра пошел я туда же сажать картошку и с изумлением обнаружил, что межевой знак стоит не на старом месте, а метра на полтора дальше от борозды, на нашей пашне. Я не оставил так дела, поехал в Дьёр за землемером, чтобы тот обмерил поле у нас и наших соседей. Как выяснилось, отец при жизни распахал чужую полоску земли, что не давало ему покоя и в могиле. Он приходил, чтобы поставить межевой столб на прежнее место.