Гуннхильд Эйехауг - В малом жанре

Шофер ничего не говорил. Только поглядывал на меня в зеркало, я скорчилась, голову опустила к коленкам, смотрела на нитки в ткани и на свои слезы, они капали и оставляли звездочки, а мы ехали, я уперлась в коленки лбом, мы ехали и ехали, потом остановились и шофер сказал: «Ну вот ты и на месте».

Я выпрямилась, но штаны на коленках уже промокли насквозь. Я увидела тротуар, и куст, и несколько белых домиков, в голове гудело, я не сразу сообразила, что знаю эти домики и что это мой тротуар.

Шофер вышел и открыл мне дверцу. Когда я поставила ноги на землю, папа уже бежал ко мне, но, пока он мчался через палисадник, ноги у меня подкосились, сил стоять больше не было, я сидела на асфальте с закрытыми глазами, упиралась лбом в забор и шептала, что Фру Берг умерла.

Фру Берг умерла, Фру Берг умерла.

Вот что я шептала.

И тогда дождь перестал.

Папа заплатил шоферу, я привалилась к изгороди, потом на ступеньку вышла Лина, я услышала, как отъехало такси, Лина села на корточки, обняла меня и потянула назад.

— Не надо так делать, — сказала, — у тебя весь лоб будет в клеточку.

А как же мне теперь?

Как я теперь войду к себе в комнату? И мой рисунок висит сверху над доской, чтобы всем было видно. Как я теперь пойду в школу?

Потом они отвели меня в дом и уложили на диван. Папа стал задавать вопросы, а я только мотала головой и прижимала к горлу голубую подушку, он спрашивал и спрашивал, а я, захлебываясь и всхлипывая, говорила что-то про поилку, и миску, и конкурс рисунка, у меня никак не получалось рассказывать по порядку, и папа сказал:

— Эмили, ты можешь объяснить, что случилось?

А у меня в голове все перепуталось, я даже думать толком не могла, но в конце концов Лина догадалась. В конце концов Лина поняла, в чем дело.

— Она забыла дать хомячку воды, — сказала Лина.

— Забыла? — переспросил папа.

Я кивнула в подушку.

Папа поднялся. Вскочил и пошел было к телефону, но я отшвырнула подушку, побежала за ним и повисла у него на руке.

— Не звони! — кричала я. — Не звони!

Я висела у него на руке и поджимала ноги, чтобы стать как можно тяжелее, так что он не мог бы донести трубку до уха.

Лина тоже сказала:

— Не надо, пап.

Тогда он положил трубку и вернулся в гостиную. А я так и висела у него на руке, как платье.

Только я думаю, что он ей все равно позвонил, позже.

И она, наверно, подумала, что я ее теперь ненавижу.

Потому что с тех пор она мне больше не звонила.

Она мне больше не звонила, а мне надо было в школу, и в понедельник я туда пошла. Собралась, надела рюкзак и шагнула за дверь. Представила, как выключаю голову, и смогла пойти.

А она мне больше не звонила, прошло много выходных, и октябрь, и ноябрь, она не звонила до того самого дня, когда я вернулась из школы с порвавшимся мешком для сменки и сразу, как дверь открыла, услышала телефон.

Я бросила сменку на пол, взяла трубку, а она сказала:

— Эмили, это я.

— Привет, — ответила я.

Я тогда не сказала, какой хочу подарок.

Я заговорила было, но голос не слушался. Поэтому я замолчала.

— Ну, тогда договорились: я тебя заберу и пойдем в кафе, — сказала она.

И стала рассказывать дальше, про соседей, и про своего врача, и у нее был такой высокий фальшивый голос, а я слушала, слушала и даже вспотела. Я всегда потею. Хоть в душ потом иди. Пот так и стекал у меня по рукам.

Наконец она сказала:

— Ну пока, дружок, увидимся.

Дверь Сиверсенов открывается. Ярко-розовое пятно — это Лина. Выходит из двери спиной вперед и захлопывает ее ногой. Потом поворачивается и спускается по лестнице, у нее что-то в руках, картонная коробка. У нее плохо получается идти, потому что ботинки сваливаются. Холодильник перестает гудеть. Лина наклоняется, ставит коробку на землю, натягивает ботинки и снова берет коробку.

Держит ее обеими руками. Ей наверняка холодно, дыхание выходит белым паром, толстовка почти светится, она быстро переходит дорогу, темные волосы, белое лицо. Поднимается по лестнице и толкает дверь, по полу тянет сквозняком, и я ее больше не вижу.

Надо смотреть, не моргать. Снега еще нет.

Но она сказала, что придет. И мы пойдем в кафе.

Я, наверно, устала — в голове как будто покалывает.

Скрипнул пол в прихожей. Это Лина. Она стоит на пороге.

Прижимаюсь лбом к стеклу. Двор, забор, асфальт. И стекло подо лбом холодное. Я вот-вот захочу спать. Может, Лина будет кукурузные хлопья, не знаю.

Она откашливается. Подходит ко мне, я чувствую у себя на плече руку, рука холодная.

— У меня для тебя подарок, — говорит Лина.

— Подарок? — на секунду перевожу на нее взгляд, она улыбается.

— Я думала, куртка от вас обоих.

— Верно, — говорит Лина. — Но у нас есть еще один.

Она выходит в прихожую и возвращается с коробкой в руках, с картонной коробкой, это та самая коробка, теперь я поняла.

— Открывай осторожно, — говорит Лина.

Я забываю, что надо смотреть в окно.

Я помню все подарки от Лины. Пони, и кожаный пенал, и фломастеры-хамелеоны, а в этом году — красная куртка. Лина. Она больше не хочет навещать маму, говорит — а чего я к ней поеду, и так каждый раз. Но Лина! Подарю ей на день рождения теплую огненно-красную куртку.

И вот я держу коробку. Ее не закрыли как следует, только прихватили маленьким кусочком скотча посередине.

Я подарки упаковываю не так, я беру блестящую бумагу, много скотча и лент. Смотрю на Лину, а она смотрит на меня и улыбается.

Смотрю на коробку.

Отдираю скотч и открываю.

Это хомячок.

Белый, как Фру Берг.

Но Фру Берг, она ведь умерла.

Она лежала тогда совсем как тряпочка или маленький носочек.

И у меня ведь нет клетки.

Я забыла смотреть в окно, я про это забыла, давно забыла, и теперь будет несчастье, я забылась совсем.

— Мы забрали у мамы твою клетку, — говорит Лина. — Она в кладовке.

— Да, — говорю я.

— Я и корм для хомячков купила, — говорит Лина. — И опилки тоже.

— Да, — говорю я.

Хомячок ползает по коробке. Я ставлю ее на стол.

— Ты что, совсем не рада? — спрашивает Лина.

— Рада.

И тут я как зареву. Я рыдаю и не могу остановиться, а хомячок скребется в коробке, я вся трясусь от рыданий, шатаясь, иду к раковине, а голова, глупая моя голова, никак не может не думать, она думает: что, если мама сейчас придет, я стискиваю руками голову, а Лина кричит: — Папа, папа!

Но он наверху или вышел. Лина берет меня за руки и крепко их сжимает:

— Эмили, в чем дело?

Я молча оседаю на пол, у нее не получается меня удержать, а хомячок скребет коробку, пытается выбраться, и Лина говорит:

— Мне отнести его обратно в зоомагазин? Ты этого хочешь?

Она отпускает меня и тянется за коробкой, но я кричу: — Нет!

Я бросаюсь на пол, заползаю под стол, жмусь к ножке стола и зажимаю уши: