Вильям Козлов - Когда боги глухи

Ухин захотел осмотреть и парк. Дмитрий Андреевич с удовольствием пошел с ним: парк расчищен, гнилые пни выкорчеваны, здесь теперь, как на плантации, ребята собирают боровики, подосиновики, маслята. Перед парком разбита спортивная площадка, даже есть футбольное поле с воротами. Абросимов молча следил за выражением круглого лица Ухина; может, улыбнется, скажет что-нибудь приятное? Нет, Василий Васильевич не улыбался, он хмурил свой лоб, отчего шрам еще больше вспухал.

— Надо же, белый! — удивился он, но нагибаться за грибом не стал. — Грибов тут всегда было полно!

Дмитрию Андреевичу показалось, что Ухин на один гриб наступил. Своих воспитанников он учил бережному отношению к природе. Даже мухоморы не разрешал трогать, где-то вычитал, что ими лечатся лоси.

— Вы не наступайте на грибы-то, — заметил Абросимов, видя, что заврайоно нацелился подфутболить сыроежку.

Ухин сбоку взглянул на него, усмехнулся и перешагнул через гриб.

— Я ведь, признаться, не верил, что ты примешь от меня детдом, — сказал он, когда они возвратились к его машине из парка. — Приболел, что ли? С легкими не в порядке?

«А я ведь, и будучи секретарем, обращался к тебе на „вы“, — подумал Абросимов. — И никогда не позволял с людьми такого неуважительного тона».

— Здоров я, — ответил он.

— Не пойму, почему же ты тогда ушел из первых секретарей. Чувствовал, что снимут? Сверху намекнули?

— Вам не понять, Василий Васильевич, — холодно произнес Дмитрий Андреевич. — И будьте добры впредь обращаться ко мне на «вы», я, как говорится, не пил с вами на брудершафт.

Ухин секунду ошарашенно смотрел на него, губы его дрогнули, и он вдруг громко расхохотался:

— А замашки у тебя… у вас, Дмитрий Андреевич, райкомовские остались! Это… человека на место поставить. Но раз судьба распорядилась так, что я наверху, а вы… — Он осекся, наткнувшись на взгляд Абросимова.

«Неужели я так в нем ошибся? — размышлял про себя Абросимов. — Судьба распорядилась… Да это я тебя, дурачок, выдвинул!..»

— Василий Васильевич, вы сейчас сядете в машину, дорога неблизкая до Климова, вы уж как следует подумайте: не ударила ли вам в голову власть? И не закружилась ли голова от этого?

— Учусь руководить у вышестоящего начальства, — ядовито заметил Ухин. — Неделю назад был в обкоме на ковре у вашего сына — Павла Дмитриевича… Ох и умеет же он с нас, грешных, стружку снимать!

— Зачем дурное-то перенимать? — еще больше нахмурился Абросимов.

— Где руководитель нетребовательный, там порядка нет, — сказал Ухин.

— Вы что же думаете — руководитель должен страх внушать?

— Страх не страх, но бояться его должны…

— Глупость это! — взорвался Дмитрий Андреевич. — Человеком надо быть! Или вы думаете — руководитель сделан из другого теста? Пришел в кабинет, сел в кресло и почувствовал себя господом богом? Если был дураком и раньше его дурость не замечали, в начальническом кресле эта дурость всем будет в глаза бросаться.

— Зачем же сажают дураков в руководящее кресло?

— «Руководящее кресло»… — горько усмехнулся Абросимов. — Надо же такой термин придумать! Дураки дураков и плодят…

— Знаю я эту политграмоту, — поморщился Василий Васильевич и отвернулся.

А Дмитрий Андреевич задумался о сыне. С ним в последнее время творилось что-то неладное: приезжал к нему с осунувшимся лицом, жаловался на свою разнесчастную жизнь, мол, ушла Лида к Ивану Широкову, дети отвыкли от него…

Дмитрий Андреевич слышал про учительницу Ольмину, но ему ли упрекать в чем-то сына, когда сам в свое время развелся с Александрой Волоковой? Павел поведал, что Инга вышла замуж за моряка и уехала на край земли. Кинулся было к Лиде — уж от нее-то он никогда не ожидал такого! — а она уже с Иваном…

Дмитрий Андреевич тогда сказал ему банальные слова: мол, мужчине не к лицу распускать нюни из за бабы. Жизнь не остановилась, он, Павел, еще не старик, так что, может быть, все и к лучшему….

Павел на другое утро взвинченный уехал в областной центр. Видно, семейные неурядицы сделали его вспыльчивым, грубым с людьми — вон Ухин это заметил, — надо будет письмо написать, чтобы сдерживал себя, самое последнее дело — срывать зло на ни в чем не повинных людях. Ой как трудно, занимая ответственный пост, быть всегда беспристрастным, объективным, справедливым! Если не обладаешь иммунитетом от зазнайства и силой воли, то лучше уходи. Руководитель, которого перестали уважать подчиненные, — уже не руководитель, а пустое место. Абросимов старался все семейные неприятности оставлять за порогом своего кабинета, иногда это удавалось, а иной раз и нет. И вот в такие-то моменты и можно дров наломать!..

— Значит, сын с вас «стружку снял», а вы решили на мне отыграться? — усмехнулся Дмитрий Андреевич.

— И рад бы, да не к чему придраться, — кисло улыбнулся Ухин. — Думаю что Климовский детдом за этот учебный год получит переходящее Красное знамя.

Видя, что заврайоно садится за руль, Абросимов напомнил:

— А вы, Василий Васильевич, все-таки подумайте над тем, что я сказал.

— Да что вы все мне указываете?! — взвился было тот.

— Вы, наверное, забыли, что я вас рекомендовал на этот пост, — осадил его Дмитрий Андреевич.

— А я не собираюсь вам за это в ноги кланяться, — вдруг прорвало Василия Васильевича. — Сидел на детдоме и горя не знал! А теперь шпыняют со всех сторон, совещания-заседания…

— Тяжела шапка Мономаха… — усмехнулся Абросимов.

— Сидел бы тут на бережку и рыбку удил, — остывая, вздохнул Ухин.

— Вы ведь не любитель?

— Приучили, — хмуро пробурчал Василий Васильевич. — Зампред — рыбак, третий секретарь — тоже, ну и меня стали приглашать на озера. Они рыбу ловят, а я уху на бережку варю… — Он улыбнулся: — И знаете, преуспел! Такую сварганю — пальчики оближешь!

— Со мной ведь вы на рыбалку не поедете… — заметил Абросимов.

— Ей-богу, я вам завидую!

Ухни захлопнул дверцу и, забыв попрощаться, тронул машину. И, уже отъехав на порядочное расстояние, остановился и, высунувшись из кабины, крикнул:

— До свидания, Дмитрий Андреевич!

… Снег все летел и летел с неба, да и было ли небо над головой? Сплошное белое кружево. Уже трудно было различить воду в трех метрах от берега — она перемешалась со снегом. Облепленный пушистыми хлопьями, камыш совсем согнулся, того и гляди, белые шишки окунутся в озеро. Снегопад отрезал Дмитрия Андреевича от всего мира, вспомнился рассказ Джека Лондона «Белое безмолвие», — наверное, тот обессиленный человек, что брел по ослепительной снежной равнине, чувствовал себя последним живым существом на планете… Снег не только отрезает тебя от всего окружающего, но и окутывает пронзительной тишиной…

И снова вспомнился Ухин. Почему человек, которому ты сделал добро, потом чуть ли не ненавидит тебя? С подобным Абросимов сталкивался не раз и не переставал удивляться странностям человеческого характера. Некоторые из тех, кому он помогал, кого выдвигал на руководящие посты, потом или избегали его, или смущенно отводили глаза в сторону при встрече. Почему сделанное им добро позже вызывает в душе иных людей досаду, раздражение? Если сначала человек, получив солидное повышение, вроде бы искренне благодарен тебе за заботу, доверие, то потом свыкается с переменой в своей судьбе, считает, что просто восторжествовала справедливость и быть кому-либо благодарным, кроме себя самого, за свое повышение унизительно. Он знал одного журналиста — редактора районной газеты. Старательный товарищ, исполнительный, безотказно ездил по поручению райкома партии в колхозы, совхозы, сам писал бойкие очерки в областную газету, несколько раз опубликовался в центральной печати, выпустил две небольшие брошюры.