Мати Унт - Осенний бал

Новогоднее настроение овладело Аугустом Каськом. Ему вспомнилось рождество, как бывало в детстве, ритуал, когда он впервые постиг тайны рождественской мистерии. Он трепетал перед рождественским дедом и заметил, что тот без штанов. Из-под звездного плаща выглядывали голени, мясистые коленки и часть бедер. Рождественский дед был женщиной. Это была его мать, переодевшаяся по такому случаю. Аугуст Каськ стал переходить дорогу. И в этот момент его кто-то окликнул.

Архитектор Маурер шел с работы. Уже показался находившийся неподалеку от его дома ресторан, где работал неприятный желтоглазый тип. Смеркалось. Маурер глубоко вдыхал зимний воздух и думал о масштабах бытия. Он попытался представить себе, что от Солнца до центра Галактики 300 000 000 000 000 000 000 километров. Галактика в поперечнике 900 000 000 000 000 000 000 километров. Масса Галактики в 100 000 000 000 раз больше массы Солнца. В нашей Галактике примерно 100 000 000 000 звезд. Но, кроме нее, есть и другие галактики. Удаленность одной галактики от другой примерно 10 000 000 000 000 000 000 000 километров. Наша Галактика и другие галактики относятся к Местной группе галактик, центр которой находится в созвездии Девы и удален от нас примерно на 62 000 000 000 000 000 000 000 километров. В подзорную трубу видно примерно 1 000 000 000 галактик, и все они разлетаются с ужасающей скоростью, грустно подумал Маурер. И еще он подумал о черных дырах, в которых происходит гравитационный коллапс, так что они втягивают в себя весь свет и мы никогда не сможем узнать, что там происходит. Идя под темнеющим небом, где уже начали загораться звезды, Маурер с трепетом душевным вспомнил гипотезу последнего времени, что черные дыры — это, возможно, входы в тоннели, соединяющие наше мироздание с соседними. В эти дыры втягивается материя нашего мироздания, а на другом конце тоннеля возникает уже белая дыра. Эти грандиозные масштабы и сознание того, что абсолютно ни один из существующих законов природы нельзя распространять вглубь далее чем на десять миллиардов лет, помогли Мауреру справиться со злостью на свою неверную жену. Он насквозь видел жену и этого желтоглазого швейцара с дионисийскими замашками, но утешал себя мыслью, что где-то далеко, на пределе видимого, происходят взрывы удивительных объектов, называемых квазарами, а это, возможно, новые миры. Может, у жены и вправду что-то было с этим обормотом. Но что значит эта пустая интрижка по сравнению с возможностью, что мы лишь игрушки в руках неизмеримо больших сил, наблюдающих за нами в микроскоп, — как мы наблюдаем за протонами и электронами! Маурер знал и умел ценить удивительную иерархическую повторяемость систем от микромира до макромира и еще дальше. В своей работе, в своих поступках он был свободен, он зависел только от тех, кто был в миллионы раз больше его и столь же свободен в своей работе и в своих поступках.

Какой-то голый до пояса человек занимался гимнастикой. Маурер прошел мимо. По спине у него пробежал озноб. Странно было видеть на фоне снега обнаженное тело. Человек должен быть одет, это ясно, подумал Маурер. Человек — существо несовершенное. Зимой ему необходимо тепло. Когда он был ребенком, он любил заглядывать в радиоприемник, особенно зимой. Там горела лампочка, освещавшая шкалу. Красноватым светом мерцали в темноте другие лампы. Между конденсаторами и катушками виднелись пыльные участки корпуса. Маурер думал: можно ли тут жить, в своем отдельном мире, в коробке? Он боялся, что радиолампы не дают для этого достаточно тепла. Они только светятся. Если приемник засунуть в сугроб, там уже не проживешь. В дырки в задней крышке будет задувать ветер. Или забраться в самый низ, где соединительные схемы? Будет ли там достаточно тепло? Вряд ли, ведь там ламп нету. Так он разглядывал всякие приемники, светящаяся шкала каждый раз притягивала его, особенно когда в комнате было темно. У них был мягкий голос, а ручки плавно вращались. У них была гладкая поверхность, округленные грани. Ручки были вроде глаз на лице. Приемники говорили по-иностранному, напевали колыбельные, рассказывали сказки, будили по утрам. Они были живые, и почему бы ребенку не захотеть забраться к ним внутрь. Они возбуждали фантазию, ведь телевизоров тогда еще не было. Однажды было какое-то всесоюзное событие. Какое, Maypep не запомнил. Все возбужденно говорили, что-то обещали, и Маурер отчетливо видел слезы в глазах мужчин, их крепко сжатые кулаки. В другой раз играли «Фантастическую симфонию» Берлиоза, и Маурер ясно видел широкие равнины, а над ними собирающиеся грозовые тучи.

От этих мыслей Маурера пробудил чей-то крик. На шоссе, примерно за полкилометра отсюда, случилось несчастье.

Он видел, как туда стали сбегаться любопытные. Как будто ждали, подумал Маурер. Видимо, кто-то попал под машину. Одна машина, скорее всего виновница несчастья, вдруг резко развернулась, пересекла центральный газон и с ревом умчалась в обратном направлении.

Маурер не терпел несчастий. Он избегал всего, что могло бы его опечалить. Печали он боялся. Он предпочитал видеть хорошее. Он отвернулся и пошел домой. Издали он услышал сирену «скорой помощи», эту современную трубу судного дня, которая всем должна возвестить, что пришел чей-то последний час.

Ээро не успокоился. Кое-как он проспался, встал поздно и с головной болью, как будто опять пил. Он знал, что не примирится с судьбой. Нехотя поел, выпил кофе. Потом попытался сосредоточиться и еще раз продумать все подробности той ночи, после которой у него случился провал в памяти. Копна светлых, слегка волнистых волос теперь была его последней надеждой, как далекая туманность в небе, в которой он упорно пытался различить отдельные звезды. Увидеть детали. Но избирательная способность его памяти пасовала перед такой задачей. Он видел то освещенный приборный щиток в такси, то прошмыгнувшую мимо окна кошку, то ряд радиаторов, то диван, на котором сидел.

но ведь я Люблю

сказал он себе самонадеянно

я почти уверен пройдет долгое время

а я буду Любить

неужели сила Любви не сведет нас

неужели Любовь недостаточный аргумент

и если недостаточный

то с каких пор

Да, конечно, слово само по себе ничего не значит, но все же у него есть какая-то форма, какой-то потенциал, и я сейчас этим конкретным содержанием наполнен, я знаю, что я подразумеваю под этим словом. Но чего-то не хватает, это я точно чувствую, продолжал думать Ээро, бесцельно слоняясь между домами, что-то мешает, и в этом все дело. Мне не хватает одной вещи, одного измерения, одного инструмента. Чего же не хватает, если мой зов до нее не доходит? Ведь я зову ее. Но как я ее зову? И тут Ээро догадался, что в его магической формуле отсутствует имя, имя той, кого он зовет, лауреат не знает о лаврах, его только знают в лицо, но его невозможно, окликнуть. Так много окон вокруг Ээро, так много дверей, и все одного цвета, и все-таки где-то здесь, может, метрах в пятидесяти от этого места, он видел свою возлюбленную, своего первого настоящего читателя! Если не знаешь ни номера дома, ни номера квартиры, ни телефона, ни имени, значит не остается никакой надежды. Ты можешь годами блуждать по дворам, переходить улицы, заглядывать в окна, и ничего не случится, если действительно, в буквальном смысле, чего-нибудь не случится.