Мати Унт - О возможности жизни в космосе

— Поднимай ноги повыше, как журавль. Тогда не промочишь их.

Он показывает, как надо идти.

Мне обидно, что он хочет меня хоть как-то развеселить, и я притворяюсь, что не слышу.

Коростель скрипит не переставая. Изредка попискивает еще какая-то птица. Затем деревья расступаются. Впереди река, окутанная туманом. Фонарик освещает прибрежные кусты. Энн берет меня под руку.

Неожиданно у самых моих ног — река. Черная вода бежит не останавливаясь. Я покачнулась, Энн теперь действительно должен поддержать меня. Я ищу глазами на этом ускользающем берегу какую-нибудь неподвижную точку и нахожу ее: лист кувшинки, дрожащий, но все-таки обещающий опору.

— Товарищ Тарьюс!

Я знаю, что мне покажут. Да, да, все. Да, его. Здесь все, кроме плавок, все лежит в этой росистой траве. Раскрытый Плеханов, бутерброды — моя, теперь ненужная, работа. Точно. Все. Да, да. Подписать? Пожалуйста. Крепитесь, говорит мне кто-то.

Энн показывает на реку.

— Смотри, здесь у берега, по крайней мере, два с половиной метра.

Может быть, двести пятьдесят, может быть, две тысячи пятьсот. Я не хочу ничего видеть. Милиционеры собирают вещи. Один из них берет на плечо велосипед. Оглядываюсь. Как тихо здесь под лесом. Где-то плещет рыба. Милиционер еще раз подходит к воде и направляет вниз луч света. Я отхожу в сторону. Они тихо совещаются. Предполагают, что команду можно будет вызвать лишь завтра утром. Чего вы крутите, какая еще команда…

Кто-то говорит мне, что найденные вещи еще ничего не значат, это еще не доказательство того, что он утонул. Бывали случаи, когда человек сам объявлялся через несколько дней. — Кроме того, следует прочесать близлежащий кустарник, — добавляет он. Меня охватывает ужас. Уйти бы отсюда…

Вот и все.

Снова мокрые кусты. Машина. Едем назад. В окно дует ветер, свистит в ушах.

Мы останавливаемся, вокруг непривычно тихо и тепло.

Тихо, тепло, но все-таки нереально.

Окно раскрыто, в комнате свет. Милиционер (или кто он?) пожимает мне руку, как будто поздравляет, как будто вручает свидетельство об окончании — какое слово! — Мы известим вас, — говорит он на прощанье. Машина умчалась, на улице остался запах бензина.

Мы с Энном поднимаемся по лестнице, входим в комнату.

Мне совсем не хочется спать.

— Отдохни немного, — говорит Энн.

— Отдыхай сам, я не хочу.

— Я тоже не хочу.

— Ты, наверно, не думал, что тебе придется заниматься такими делами, когда ты заигрывал со мною в поезде? — спросила Эстер, лежа в кресле. Мой взгляд скользнул по ее оголенным коленям. Она заметила это. В комнате установилась странная атмосфера, совершенно недопустимая атмосфера.

— Не думал же, правда? — повторила Эстер.

— А что? — спросил я.

— Ничего. В шкафу, кажется, есть коньяк. Налей мне.

Как послушный ребенок, я подошел к шкафу, достал две рюмки и початую бутылку. Мне вспомнился Осборн: кто не видел умирающего, тот страдает злокачественной невинностью. Я наполнил рюмки. Выпили. Коньяк казался разбавленным и напоминал горькую воду. Но я снова наполнил рюмки, чтобы довести обряд до конца.

Над городом медленно прокатился угрожающий рокот.

Гроза.

Оттого днем и было так душно.

— Он никогда не стал бы там купаться , — сказала Эстер. — Я знаю.

— Но все вещи лежат на берегу, как будто…

— Не говори, я знаю.

Поднялся ветер. Заколыхались занавески. Я налил еще. Эта ситуация мне не нравилась, хотя несколько лет назад я и играл в университетском драмкружке. Кто знает, где проходит предел человеческих возможностей? Спортивные рекорды все улучшаются. Может, и здесь научатся переносить все больше? Ведь и в этих вещах должен быть прогресс. Стальное сердце уже изобрели…

Никакой мистики, никаких сантиментов.

Снова громыхнуло. Эстер допила свой коньяк. Ее лицо было теперь совсем неподвижно.

— Я слыхала, что в грозу утопленники синеют, — сказала она.

Кажется, в уголках ее рта промелькнула усмешка? Не знаю. Она зарылась лицом в подушку. Шли минуты. Я подошел к ней, поднял на руки это живое красивое тело, отнес на диван, одернул платье. Она почему-то не открыла глаз, это было странно, и я почувствовал недоверие к самому себе. Я тоже допил свой коньяк, поставил бутылку обратно в шкаф и сполоснул рюмки. Обычно я рюмок не мою. В раковину текла тоненькая волнистая струйка, над моей головой жужжала осенняя муха.

Я потушил свет и сел в кресло. Гроза стихла, но в листве шелестел слабый ветерок. Наш дом был в темноте. Она дышала тихо и равномерно. Мне следовало бы подойти к ней, мне следовало бы поцеловать ее, мне следовало бы вместе с ней зачать новую жизнь вместо того, который покинул нас, но необъяснимое сознание, что за всем этим кроется что-то неэтичное, что-то некрасивое, даже бестактное, остановило меня. Кто придумал правила, которые обязывают нас перед лицом смерти забиться в свою нору, отмежеваться от всех? Не лучше ли смеяться? Не лучше ли сопротивляться, пока достанет сил и даже больше? Вот именно, больше. До изнеможения. Но вот я продолжаю сидеть в кресле, астрофизик по специальности, по крайней мере, в будущем; на диване спит девушка; только что утонул парень, которого она любила. Мы оба оказались побежденными, кровь в наших жилах течет медленно. Как все это выглядит со стороны? В детстве я тыкал пальцем в карту и мечтал оказаться в таких местах, где мне никогда не бывать. На берегах Мраморного моря. В Патагонии. Где нет поэзии. Где нет coitus interruptus , где нет теории вероятности. На Фарерских островах. И вот теперь я ощущаю то же самое. Твой дом окутан темнотой, ты выходишь в темноту и река уносит тебя.

Я вскочил, отдернул занавеску и вдохнул свежий воздух. Грозовая туча все еще стояла над городом, и на улицах царила зловещая тишина.

Затем над домами вырос лиловый куст молнии. Удар грома раздался через шесть секунд. Вдали послышался шум, он все приближался и наконец на землю обрушился дождь. С карниза ударили в лицо мелкие брызги.

Не знаю, почему, я подошел к Эстер, как будто во мне сработал какой-то защитный рефлекс.

Я сел на диван.

Девушка спала. Это было самое правильное, что она могла делать. Я погладил ее волосы, посмотрел на лицо, белевшее в полумраке комнаты. И вдруг я увидел ее в ярком свете. Откуда солнце? На улице лил дождь, шумел по крыше. Ее рот, слегка приоткрытый во сне…

Трепет ресниц выдавал тайный, недоступный мне мир.

Улыбайся, улыбайся. Но как сберечь эту маленькую улыбку, которую не заметят лучшие телескопы Марса, которая так мимолетна. Любой ветерок может ее унести, и никто не вернет ее. Как сохранить твою улыбку, прекрасную, как цветок, как котенок, как музыка, как небо, прекрасную как то, что мы бережем только для себя? Смотри, уже вечереет. Ты выходишь из моря и по твоей гладкой смуглой коже скатываются соленые слезы. Смотри, уже давно наступила ночь, тучи движутся слева направо, отправляется в плаванье корабль. Ты сидишь на борту моего светло-желтого корабля, опустив в теплую воду ноги. Только ты имеешь на это право, ты, искупившая все за долгий путь по многим горам. Спи. Перед первой мировой войной моя бабушка видела, как из-за леса в небо поднялся столб огня. Он горит все время, тот огонь, но мы его не замечаем. Видишь ли, дорогая, я спрашиваю, откуда берутся дети? И отвечаю: твоя улыбка делится и размножается. Так они рождаются.