Сара Бергман - Саалама, руси

— Рита, пожалуйста, не буди лихо.

Она растерянно пожала плечами.

— Я даже не мусульманка.

На что мужчина только с горечью усмехнулся:

— Здесь это не имеет значения. Может быть, в Могадишо, но не здесь. По этому дому можешь ходить как хочешь. Здесь все свои — никто не выдаст. Но в больницу и на улицу, — он сунул в руки девушки скомканные платки, — надевай хиджаб, хорошо? Так далеко от столицы все женщины надевают, если хотят, чтобы их не трогали. Надо было сразу тебе сказать.

Она сжала в руках платье и раздосадовано выдохнула:

— Господи, бред какой-то.

— Нас не тронули только потому, что им надо было раненого лечить. В этих районах правит Аль-Шабааб[2], помощи просить не у кого. А ты вчера перед боевиками на улицу выбежала, — Муки замялся. — Тебе помочь? В первый раз сложно завязать платок.

Он выжидательно смотрел, а девушка все теребила и теребила платки, ничего не отвечая. И, только хорошо подумав, решительно вздернула упрямый подбородок:

— Иди к черту. Я хиджаб не надену.

В подтверждение своего решения бросила платье на пол, перешагнула через него и вышла за дверь — пора было начинать прием, она и так опоздала.

Сомали. Деревня. 23:20.

Ливанская постучала и прислушалась: сначала была тишина, но спустя пару минут, дверь открыла Сюзон.

— О, salut! Еntres! Пр'оходи! — француженка поздоровалась на ломаном русском и улыбнулась — молодая рыжая девушка ей сразу приглянулась, они уже несколько раз пили вместе чай, болтая на жуткой смеси языков.

Ливанская неуверенно пожала плечами:

— Да нет, мне бы Муки.

Девушка машинально отметила про себя, что Сюзон даже в своей комнате надевает длинное, в пол, одеяние — боится. И почувствовала себя неуютно:

— Я на улице подожду. Покурю.

Та понимающе кивнула и скрылась за дверью.

Муки появился через пару минут, присел рядом и протянул руку за сигаретой. Оба понимали, что она не согласится на хиджаб. Но надо было как-то мириться.

Пару минут Ливанская молча курила, прислушиваясь к гулким ночным звукам. Деревня спала. Она подняла голову — от такого количества звезд даже на улице было вполне светло.

Только сегодня она поняла, почему сомалийские мужчины подчас так странно себя вели: при виде врача-женщины с оголенными руками и без платка, некоторые из них начинали прятать глаза, а старики, как раки, пятиться к дверям.

— И давно здесь так?

Муки пожал плечами:

— Так плохо — последние лет десять, — он тоже посмотрел вверх и грустно усмехнулся: — Знаешь, местные ведь совсем не такие. На самом деле, им просто страшно.

Ливанская затянулась.

— Муки, почему здесь так мало женщин? Из пятерых, приходящих на прием, четверо — мужчины. Мы же благотворительная больница — платить не надо.

Приятель, до того вертевший сигарету в руках, тоже прикурил:

— Боятся. Здесь раньше совсем другие традиции были, а теперь женщинам выходить нельзя, работать нельзя, национальную одежду носить нельзя. А где ее взять-то другую, если денег нет?! Вот и сидят по домам. Опять-таки, они же сами толком шариатских законов не знают. Тем более, что эти порядки в каждом городе свои — насколько хватит воображения у местного имама. По незнанию сделаешь что-нибудь не то, и привет, — Муки кивнул сам себе: — Да уж, ситуация не очень. То ли на рынке торговать и детей кормить, то ли сидеть дома — смотреть, как они с голоду умирают. Вот и выбирай, — он горько улыбнулся. — Рита, не обижайся, я же для тебя хочу как лучше.

— Спасибо, — девушка помолчала. Потом вспомнила и смущенно пожала плечами: — Это платье Сюзон? — и, не дожидаясь ответа, сунула ему аккуратно перевязанный сверток.

— Не надо, оставь, — он отвел ее руку. — Может, пригодится.

Мужчина помолчал немного, с наслаждением вдыхая сигаретный дым. Потом спросил:

— У тебя с Ясминой конфликт?

Ливанская равнодушно пожала плечами:

— Да нет, не конфликт. Это она меня терпеть не может. Мне-то все равно, — Ливанская посомневалась и закурила вторую — по собственной глупости она взяла с собой всего блок сигарет, осталось от него три пачки, так что в скором времени ей предстояло бросать курить — в деревне сигарет не достать. — Почему она такая странная? Я понять не могу — она кто по национальности?

Муки как-то странно глянул на девушку и усмехнулся:

— Ясмина венгерка. Она имя поменяла, приняв ислам, — мужчина замолчал на секунду, а потом отрезал: — После того, как ее до полусмерти избили на улице за то, что она шла под руку с мужчиной. Так что с психикой у нее нелады не от хорошей жизни.

Ливанская выдохнула и глухо спросила:

— Почему она не уедет отсюда?

Он неторопливо затушил бычок и хмыкнул:

— А куда ей ехать? У нее здесь муж.

— В смысле, местный?

— В смысле, закопан, — Муки замолчал, вглядываясь в ночь, а после резко поднялся. — Ладно, я спать. Спасибо за сигарету.

Мужчина ушел в барак, оставив девушку сидеть на земле и ежиться от холода в тридцатиградусную жару.

[1] Хаpам, харамный (араб. однокоренное слово — гарем) — в шариате запретные действия.

[2]Джамаат Аш-Шабааб (Аль-Шабаб, Хизбул Шабааб — «Молодежное движение моджахедов»), Народное Движение Сопротивления в Стране Двух Государств — группа сомалийских исламистов, прежде всего действующих в Сомали.

12 ноября 2008 года. Среда. Сомали. Деревня. 17:40.

Ливанская упала на кровать и с силой сжала виски руками. Пальцы тут же запутались в мокрых от пота волосах. Она просто не знала, куда едет. Первой мыслью было: Додди прав — бежать отсюда. Куда угодно, как угодно, на чем угодно, хоть пешком. Лишь бы подальше от Сомали.

даже не сняла заляпанный кровью домотканый хирургический халат. Сомали, Сомали, кругом Сомали. Здесь все такое — ломкое, грязное, ветхое. Даже операционный костюм — старый, уже нигде не используемый евростандарт. И застиран так, что цвет невозможно определить — застарелая кровь на нем буреет темными пятнами.

Пятнадцать минут назад у хирурга Ливанской на столе впервые умер пациент.

Она не раз видела, как умирают люди. Но первая смерть под собственными руками для молодого хирурга всегда потрясение. Странно, но каких-то особых эмоций она сперва даже не испытала. Только злость, досаду и разочарование. Констатировав смерть, она бросила в таз окровавленные перчатки и вышла за дверь, оставив тело на попечение Ясмины.

И уже там отчаянно вцепилась пальцами в крошащуюся ломкую стену и ее вывернуло наизнанку.

Спазмы следовали один за другим. Только когда рвать стало уже нечем — одна слюна и желчь — она, наконец, отдышалась и сплюнула. Было жарко. Девушка прижалась лбом к нагретой стене и закрыла глаза, ноги не держали. С той стороны здания слышался тихий говор местных: они ждут. И будут сидеть здесь, пока их кто-то не примет. Пора было возвращаться, но вместо этого она выпрямилась и нетвердой походкой направилась к спальному бараку.