Сара Бергман - Парадиз

Она неторопливо пригубила вино, подержала на языке, проглотила.

— Мы жили вместе. Я создала ему бизнес, — при словах о делах голос ее кольнул стальными нотками, жесткой непреклонностью. Но они тут же ушли, оставив лишь легкую зыбь и круги на воде: — Ту самую «Стандарт», — пояснила она, — ты видел в резюме. Я два года поднимала фирму, он так не умел. Неделовой человек, не того склада. Это я раскручивала, рекламировала, оформляла, подтягивала знакомства — у меня много деловых контактов, — мягко устало вздохнула, будто вот только сейчас избавилась от тягостной ноши этого огромного труда. — Мне давали кредиты. Первое время было тяжело — потом полегчало, появился доход. — Она сделала еще глоток: — Потом большой доход и очень большой доход.

Медленно провернула на свету бокал на тонкой ножке, вглядываясь в густокровную толщу вина.

— Он купил себе дорогую машину, квартиру. Тогда я ушла.

И дрогнула — Дебольский это почувствовал, а не увидел. Потому что смотрел на острое колено, раскачивающуюся ногу — вперед-назад, вперед-назад, — отчего платье на бедре натягивалось, истончалось, и ему все хотелось различить цвет ее кожи под тканью.

— Я очень резко ушла, — сказала она другим решительным и ломким голосом. — Когда у тебя много связей — это просто. Отписалась от бизнеса, все оставила, собрала вещи и съехала. — И медленно протянула: — За два часа.

Томительно вздохнула, и контуры ребер прорисовались под платьем.

— Вот тогда мне было одиноко, — пояснила она. — Я имею в виду, по-настоящему. Ни друзей, ни работы, ни семьи, — сделала еще один глоток. — Устроилась в фирму, первую попавшуюся. — Дебольскому сразу подумалось, что и здесь — в «Лотосе» — она тоже потому, что тот оказался первым попавшимся. — Много работала, очень много. Было тяжело — не хотелось никого видеть. Сняла комнату, но там было, — она передернулась, — неуютно. Я не хотела туда приходить — только спала там. А потом меня сбила машина. — Как-то сконфуженно, будто извиняясь, улыбнулась: — Так странно получилось. Я уже доехала до дома — выходила из такси. И тут — на пешеходном переходе. Я даже не помню самого удара, только, — она поспешно, чтобы не сбиться с мысли, сделала глоток и снова поставила донце бокала на острое колено, — помню, как лежу на асфальте. И вдруг понимаю, что мне некому позвонить. — Голос ее стал глухим, и речь замедлилась, почти остановилась: — Понимаешь, мне совсем некому было позвонить. Я только тогда поняла, что такое одиночество.

Она поднесла бокал к губам, но не тронула его. Надолго замолчала, глядя в стену. И Дебольский тоже молчал. Застыв с противоположной стороны стола, сжимая в руках тонкую стеклянную ножку.

— Это очень страшно, Саша, — впервые обратилась она лично к нему, будто говоря, что помнит о его присутствии. Но не повернулась и движения в его сторону не сделала. — Знаешь, как-то так получилось… я работала днем и ночью, и в выходные, и в праздники. Не завела друзей, и с родителями давно уже… — она замолчала. — Из больницы даже на работу не позвонили, потом уже, когда перевели в палату — это было нескоро, — я сама попросила, — она глухо сглотнула, — предупредить.

И вдруг встрепенулась, очнулась — затеплела лицом:

— А на следующий день пришел Рома, — голова склонилась чуть набок, будто она рассматривала то, что говорила, и не могла поверить собственным словам: — Мы тогда работали вместе. Не близко, даже на разных этажах. Почти не общались, так… — легко передернула плечами, — иногда перекидывались несколькими словами. И все. — И тут голос ее снова треснул, сломался и брови встали домиком. Словно ей больно давались слова. — А он пришел. Просто так. Только он пришел — апельсины принес.

Она сделала порывистый глоток вина, запрокинула голову, допивая остатки из бокала, и протянула его Дебольскому — тот молча наполнил. Понял, что свой почти не пригубил.

— Я потом два месяца у него оставалась, — торопливым речитативом закончила она, — после реанимации, травматологии. Жить училась. Он мне помог. Я очень сильно тогда разбилась.

— Поэтому день рождения? — глухо спросил Дебольский.

Она задумчиво и устало кивнула:

— Мы не выбираем себе дни рождения.

Дебольскому вспомнился тот парень, встретивший ее у входа со скромным букетом. Перед приездом которого она так напряглась. И которому показывала его — Александра Дебольского — очень прилично выглядящего очень приличного мужчину. Наверное, хотела сделать вид, что больше не одна.

Она будто услышала его мысли:

— Я хотела, чтобы он думал, что у меня все хорошо, — надтреснуто сказала она, и губы ее поджались, истончились. — Что у меня есть человек и… — поспешно мазнула рукой как о чем-то незначительном, — очень глупо — он не поверил.

— Он тебя любит.

Она не стала возражать:

— Наверное, — задумчиво протянула и зябко повела плечами, — меня это греет.

— Тогда почему ты не с ним?

Зарайская задумалась, потом медленно — очень медленно — протянула:

— Отношения, Саша, разрушают любовь. А я не хочу его терять. Если бы я попробовала, — безапелляционно отмела она, — я бы все испортила. А так, — и сделала глоток, запрокинула голову, — он все еще меня любит.

Дебольский не понимал. И потому с безжалостной настойчивостью спросил:

— А тот другой. Который со «Стандартом». Зачем ты ушла от него?

Она впервые за весь разговор повернулась и бросила на него колкий, острый взгляд. И голос ее вдруг зазвенел, дребезгом своим режа слух:

— А я тебе уже говорила! Обязанность, Саша. Я не хотела, чтобы меня ненавидели, — почти зло, горячно бросила она. И отвернулась, волосы ссыпались вперед, закрыв лицо. — Знаешь, кто сильнее всех нас ненавидит, Саша? — в ней зазвучала громкая терпко-приторная, как это вино, боль — такая, которая оставляет послевкусие, от которого невозможно избавиться. — Те, кому мы помогаем, — сказала она, — рано или поздно начинают нас ненавидеть. Люди не любят быть обязанными.

На дне ее бокала еще оставалось два глотка, и Зарайская вдруг выпрямилась на стуле, потянулась за сумкой, поспешно вытащила оттуда блистер и, со звоном сминая фольгу, принялась вылущивать таблетки, а выпростав несколько капсул, остро запрокинула голову, ссыпая их прямо в горло, двумя глотками небезопасно запила вином.

И резко встала, брякнув бокал на стол:

— Все, мне пора.

Принялась поспешными движениями оправлять платье. Натянутую ткань на плечах, узкую, выцвечивающую изгибы бедра юбку, тонкий переливающийся ремешок. И ее колко-ломкое, болезненно сексуальное тело заиграло, изгибаясь под пальцами.

— Куда? — хрипло-резко бросил Дебольский.

И она сказала:

— Сегодня пятница, — на мгновение встретилась с ним взглядом. В котором плескалась вода, ровная тихая озерная зыбь. И что-то безумное.