Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

Фромм сводит счеты. Дело не в том, как относились к нему на протяжении дня, пока он был арестован, — охранявшие его офицеры были вежливы и даже принесли ему бутылку вина, — дело совсем в другом. Среди арестованных минуту назад имелись и такие, которым наверняка было известно, что Фромм з н а л. З н а л, но не донес, ибо вел двойную игру. И эти люди должны теперь исчезнуть, именно теперь, пока еще некогда вести допросы и протоколировать.

Штауффенберг понимал это. По разным причинам, но интересы их еще совпадали: арестованным и Фромму было одинаково важно, чтобы все завершилось быстро и без протоколистов.

Он тяжело спускался по лестнице. Не мог придерживаться за перила, поскольку единственная рука, левая, была ранена. Это заметил фон Хефтен, обхватил его рукой.

— Разрешите, господин полковник…

— Благодарю, Хефтен.

Орава унтер-офицеров с автоматами на изготовку плотно окружала их и подталкивала. Топали по ступенькам подкованные сапоги.

Штауффенберг шагал, тщетно пытаясь припомнить какую-то деталь. Нет, не в письме дело. Он не хотел оставлять письма жене, это означало бы просить о милосердии, нет, дело было в чем-то другом. Все время, пока они спускались по лестнице, — эти несколько минут — он размышлял над тем, что же такое он запамятовал. Подгонял самого себя — времени оставалось в обрез.

На дворе была уже ночь, погожая, богатая яркими летними звездами.

Их устанавливали между оконными проемами первого этажа, затемненными, как и во всем здании, спиной к куче песка, насыпанной здесь для тушения зажигательных бомб.

— Темно, господин лейтенант, — сказал кто-то из унтеров.

— Я не рожу вам света, — буркнул Шади, и вдруг его осенило: он увидел во дворе грузовик. — Эй, посветите-ка вот на этих.

Все происходит в молниеносном темпе. Вспыхнули столбы белого света. Штауффенберг разглядел своих товарищей, покачивающихся, поддерживающих друг друга, и понял, что нечто подобное ему мерещилось, пока они спускались по лестнице, только не доходило до сознания. Попросту он знал эту картину — это был «Расстрел повстанцев» Гойи. И фигура человека с воздетыми руками, что-то кричащего, тоже была ему знакома. Вдруг он почувствовал, что должен что-то крикнуть. Весь этот путч был какой-то стыдливый, умалчивающий о многом, рассчитывающий на недомолвки. Должен же найтись человек, который, по крайней мере умирая, что-нибудь крикнет.

— Огонь! — гаркнул Шади.

И тогда Штауффенберг крикнул, зычно, словно отдавал команду:

— Да здравствует вечная Германия!

Едва успев крикнуть это, он согнулся пополам и рухнул на землю, срезанный автоматной очередью. И все его люди рухнули. Шади обошел лежавших, добавляя каждому по пуле в висок.

Потом, в свою очередь, во двор спустился Фромм. Выстрелы в этом колодце звучали особенно громко, а теперь звенело в ушах от тишины. Шади увидел его, узнал по росту. Доложил:

— Приказ выполнен.

Фромм глянул на него сверху вниз.

— Соберите своих людей.

Шади дал команду построиться.

Фромм произнес короткую речь в честь фюрера. Поблагодарил солдат роты обер-лейтенанта Шади за выполнение приговора, вынесенного предателям.

Солдаты троекратно гаркнули:

— Sieg heil! Sieg heil! Sieg heil!!! [4] Да здравствует победа!!! (нем.)

Фромм возвращается наверх. Офицеры из группы фон дер Хейде, Гербера и прочих один за другим рапортуют ему, причем каждый исполнен надежды, что начальство одарит его более долгим взглядом и приметит. Каждый понимает, что генерал остался в одиночестве: среди расстрелянных — начальник штаба Фромма, заместитель Фромма и его начальник штаба.

Однако Фромм не торопится подбирать себе новых заместителей и начальников штаба. Он подзывает кого-то из офицеров и диктует ему приказ:

«Путч, начатый безответственными генералами, беспощадно подавлен. Все его главари расстреляны. Не выполнять приказов фельдмаршала фон Витцлебена, генералов Геппнера, Бека и Ольбрихта. Освобожденный из-под временного ареста, которому был подвергнут насильственно, я снова принял командование».

Приказ отнесли вниз, в телетайпный зал, для передачи по утвержденному списку. Телетайпы принялись выстукивать его буквы, возвещая всем и вся об окончании путча.

Но это еще не было концом конца.

Фромм в этот поздний вечер расхаживал по отделам штаба, по своему кабинету, кабинету Штауффенберга и других, все еще в окружении офицеров. Охотнее всего он отпустил бы их всех по домам и остался один, чтобы самолично ознакомиться с множеством бумажонок, оставшихся после заговорщиков. Но это было невозможно. В его собственной комнате стоял несгораемый шкаф Ольбрихта, запертый на ключ. Расстрел был произведен так быстро, что жертв не обыскивали. А теперь даже думать нечего о том, чтобы сойти вниз и рыться в карманах расстрелянных в поисках ключа.

Он с ненавистью смотрел на волочащийся за ним хвост из офицеров, которые застывали на месте, едва он останавливался, и тянулись за ним следом, как только он двигался дальше.

Фромм испытывал такое ощущение, словно руки у него липкие или вообще он в чем-то перепачкался. Тяготила не столько неприятная сцена расстрела Бека или тех, внизу, сколько продолжающееся неведение — какие компрометирующие его следы оставили после себя в бумагах заговорщики. Остались ли свидетельства того, что он з н а л?

Он почувствовал себя усталым. Пытался отправить офицеров по домам, но все еще были наэлектризованы случившимся. Даже люди Гербера, непосредственно участвовавшие в аресте заговорщиков, и те не были уверены в прочности своего положения. Могли з н а т ь и не предупредили. Могли быть признаны колеблющимися; ведь выступили они тогда лишь, когда провал путча был уже предрешен, а до того сомневались, не зная, к кому примкнуть. В ситуации Фромма так или иначе находились все, кто в тот день был на Бендлерштрассе. И каждый мечтал об одном и том же: как бы добраться до письменных столов и шкафов расстрелянных или арестованных и поискать, нет ли там чего-либо компрометирующего лично их.

Разумеется, Фромм не осмеливался назначить комиссию по расследованию и поручить ей сбор данных о государственном перевороте. Он должен был ждать, пока не явятся соответствующие чины из СС, СД, гестапо.

Фромм переживал муки людей нерешительных, не слишком хладнокровных и не слишком горячих. На протяжении нескольких часов своего заключения ожидал он услышать топот колонны СС, которая его освободит. Теперь он тоже поджидал ее, не очень-то представляя, что ему это принесет.

И наконец вызвал Гербера.

— Кого вы еще держите под арестом?

— Геппнер отправлен в тюрьму. Здесь содержатся младший Штауффенберг — Бертольд, Йорк, Шуленбург, Шверин, фон дер Ланкен, подполковник Бернардис с серьезным расстройством желудка. Еще несколько.