Ярослав Ивашкевич - Современные польские повести

— Сэр, чтобы избежать недоразумений, я расскажу вам только то, что могу. Инспектор Пиньо за вас ручается, но есть вещи, о которых я вынужден умолчать. До вашего прихода я ознакомился с досье, которое вы привезли, и хочу высказать свое мнение: в нем нет материала для следствия. Вам ясно, что я имею в виду? Меня с профессиональной точки зрения не интересует то, что не подпадает под статьи уголовного кодекса. На свете уйма необъяснимого: летающие тарелки, изгнание бесов, какие-то типы — видел по телевидению — сгибают на расстоянии вилку, но меня как полицейского все это не касается. Как читатель «Франс суар» я, может быть, заинтересуюсь этим на пять минут и скажу: «Ну и ну!» Когда я говорю, что в этой итальянской истории нет материала для следствия, я могу и ошибаться, но у меня за спиной тридцатилетний опыт службы в полиции. Впрочем, вы можете со мной и не согласиться. Дело ваше. Инспектор Пиньо попросил ознакомить вас с делом, которое я вел два года назад. Когда я закончу, вы поймете, почему оно не стало достоянием прессы. Сразу же, не соблюдая правил вежливости, добавлю: если вы попытаетесь использовать материал для публикации, то все будет опровергнуто. Почему, вы тоже поймете. Речь идет об интересах государства, а я сотрудник французской полиции. Не обижайтесь, речь идет о служебной лояльности. Я прибег к общепринятой формулировке.

Это дело сдано в архив. Им занималась полиция, Сюрте, а потом и контрразведка. Папки в архиве весят добрых несколько килограммов. Итак, приступаю. Главный персонаж — Дьюдонне Прок. Прок — фамилия, которая звучит не по-французски. Сначала его звали Прокке — это немецкий еврей, который юношей вместе с родителями эмигрировал во Францию при Гитлере, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Отец и мать Прока из мещан, до прихода нацистов — немецкие патриоты. У них были дальние родственники в Страсбурге, осевшие во Франции еще в XVIII веке. Ухожу так далеко, потому что мы все прощупали, как всегда в трудном деле. Чем дело запутаннее, тем глубже мы в него погружаемся.

Отец, умирая, не оставил Проку ничего. Сын выучился на оптика. В годы войны пребывал в неоккупированной зоне, в Марселе, у других родственников. Все остальные годы, кроме этих шести, он безвыездно жил в Париже, в моем округе. У него была небольшая оптика на рю Амели. Дела Прока шли скорее неважно. Он не располагал средствами и не мог успешно конкурировать с солидными фирмами. Торговля шла слабо, он больше занимался ремонтом: менял линзы, иногда чинил игрушки, не обязательно оптические. Словом, оптик бедных и неимущих. Он был холостяком, жил с матерью. Она дотянула почти до девяноста.

Когда случилось то, о чем я расскажу, Проку шел шестьдесят первый год. К суду он не привлекался, в наших картотеках не значился, хоть мы и знали, что фотолаборатория, которую он устроил позади мастерской, не была таким уж невинным хобби, как он утверждал. Есть люди, которые делают рискованные снимки, не обязательно порнографические, сами они не умеют или не хотят их проявлять и нуждаются в доверенном лице, которое бы этим занялось. Желательно, чтоб это был солидный человек, который не стал бы делать лишних отпечатков для себя, а то и не только для себя. Что ж, до известных пределов это ненаказуемо. Попадаются и любители пошантажировать: с этой целью вовлекут кого-нибудь в щекотливую ситуацию и украдкой снимают их. Как правило, такие люди у нас зарегистрированы, им не с руки заводить собственную лабораторию или обращаться к услугам фотографа, который на подозрении у полиции. Прок иногда выполнял подобные заказы, но в меру. Мы знали об этом. Обычно он брался за них тогда, когда его финансовые дела оказывались совсем плохи. Однако оснований для вмешательства не было. И не на такие вещи полиция смотрит сейчас сквозь пальцы. Не хватает штатных единиц, не хватает средств. Впрочем, Прок на этом зарабатывал немного. Он никогда не осмелился бы предъявить своим клиентам претензии, ссылаясь на характер заказов. Он осторожничал, да и по натуре был трусоват. Жил под пятой у матери. Все шло как по расписанию. Каждый год ездили отдыхать, всегда в июле и всегда в Нормандию, их трехкомнатная квартира, забитая рухлядью, помещалась над магазином в старом доме, где жильцы знали друг друга давно, еще с довоенных времен.

Я должен описать вам Прока, поскольку это важно, особенно для вас. Низкий, худой, преждевременно сгорбившийся, с тиком левого глаза и опадающим веком он на не знавших его людей производил впечатление тугого на ухо, глуповатого или рассеянного. В умственном отношении он был совершенно нормален, но его одолевали приступы сонливости, чаще всего около полудня — результат пониженного давления. Поэтому на столе в мастерской он всегда держал термос с кофе, — пил его, чтобы не заснуть за работой. С годами эти приступы сонливости, зевота, тошнота, страх перед обмороком донимали его все сильнее. Наконец мать настояла, чтобы он показался врачу. Он побывал у двух, врачи прописали ему невинные возбуждающие средства, которые какое-то время помогали.

То, что я вам рассказываю, знал любой из обитателей этого дома, и любой сказал бы то же самое. Соседи, пожалуй, догадывались даже о его темных делишках в фотолаборатории. Сам-то он был совершенно чист. Эти фотографии, в сущности, детские забавы в сравнении с тем, чем полиции приходится заниматься ежедневно. Впрочем, я сам из уголовной, а mœurs, полиция нравов — это особый мир. После того, что произошло, мы и их подключили к следствию, но безрезультатно.

Что же еще добавить к его портрету? Он собирал старые открытки, жаловался на чувствительность кожи, не мог быть на солнце — сразу же начиналось какое-то раздражение, впрочем, он вовсе и не стремился загореть. Но осенью позапрошлого года лицо его стало смуглым, кожа приобрела бронзовый оттенок, как при искусственном загаре, и старые клиенты, знакомые заинтересовались: что, мол, мсье Прок, вы посещаете солярий? А он, краснея, как барышня, объяснял каждому, что нет, просто свалилось на него страшное несчастье, фурункулы на самом неудобном месте, и продолжается это так долго, что врач, помимо витаминов и мази, прописал облучение всего тела кварцем. И это ему помогло.

Стоял октябрь, довольно скверный в том году, дождливый, холодный, оптик осенью особенно страдал от приступов сонливости в полуденные часы, он снова пошел к врачу, и тот прописал ему возбуждающие пилюли. В конце месяца он сообщил матери за обедом, оживленный и довольный, что получил выгодный заказ: проявить большое количество пленки и сделать цветные снимки большого формата. Он рассчитывал на тысячу шестьсот франков прибыли, для него это была солидная сумма. После семи вечера он опустил штору и заперся в лаборатории, предупредив мать, что вернется поздно, потому что работа срочная.