Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Голова сама поворачивается к двери.

Мы некстати? Ты кого-то ждешь?

Врача.

Дрея и Блаж смущенно улыбаются.

А к нему можно?

Конечно, если он не спит…

Первой вхожу к нему в комнату и сразу замечаю, что глаза у него открыты.

Да ты вовсе не спишь, обрадовалась я.

Он молча кивнул. Перевел взгляд на гостей. Потом посмотрел на меня, дескать, кто эта пара?

Это Дрея, ты его не узнаешь?

Дрея? Ну как же, он улыбнулся. Я люблю этого парня!

Его рука чуть шевельнулась на одеяле.

И Блаж здесь, ты видишь?

Он медленно перевел взгляд с лица Дреи на Блажа. Пристально посмотрел, но не узнал.

Здравствуйте, произнес Блаж, как дела?

Ага! Теперь он узнал. Что-то промелькнуло в его взгляде.

Теперь ты знаешь, кто это, да?

Ну, как же! Я очень рад, что он пришел. Это прекрасный парень и ничуть не похож на своего отца, который… который…

…который был по существу «eine niedrige Kreatur…» [23] Низкая тварь (нем.) .

Погоди, погоди… Ты что-то, наверное, перепутал? Дрея недоумевал.

Но глаза его уже закрыты, он в забытьи.

Блаж понимал и не обижался. Еще ребенком, в Бари, он явился свидетелем их ссоры, повинен в которой был его отец. Они схватились у всех на глазах. И хотя с тех пор прошла целая вечность, понимал, что обида осталась!

Однако меня это удивило. Он так редко отзывался о людях плохо! Обычно ко всем был настроен дружелюбно.

Э-э-эй! Э-э-эй!

Мы здесь, здесь! Я думала, ты уснул.

Он энергично покачал головой. Знаешь, начал он торопливо, и мы понимаем, что он говорит Блажу, хотя и не глядит на него. Знаешь, ты не обращай внимания на мои слова. Я ведь уже забыл о той истории! Так, с языка сорвалось, и я жалею об этом… Нельзя пачкать общий сосуд…

Сестра Шпела уже здесь. Она всегда появляется в нужный момент.

Мы повернемся? — весело спрашивает она. И он улыбается ей в ответ.

Ласковая сестра — подлинный дар господень! А здесь прекрасные сестры. Они только переступают порог, и в палате словно становится светлее. Я еще ни разу не видела их хмурыми или в дурном настроении. Поправляя постель, давая лекарства, они все время говорят что-то ласковое: вот, вечером мы искупаемся, а завтра будет прекрасная погода, и тогда посидим на веранде…

Мы переложили его на другой бок, и он уснул.

В соседней комнате Шпела поставила кофе и настежь распахнула окно.

Что он имел в виду, когда говорил о сосуде? — спросил Дрея, устремив на меня свои большие задумчивые глаза.

Ах, это!

Мне бы не хотелось, чтоб они смеялись надо мной. Хотя я-то знаю, что́ он имел в виду. Много раз, уже будучи больным, он говорил, что мир напоминает ему некий огромный сосуд. Впервые я услышала об этом несколько недель назад.

Послушай, что я тебе скажу. Это очень важно. Ты должна понять, мир — это огромный сосуд, составленный из живых людей. Понимаешь?

Я кивнула.

Ну вот, следовательно, большой сосуд всех людей, сколько нас ни есть на белом свете! Ясно, что мы обязаны заботиться о том, чтобы он оставался чистым, если хотим в нем жить. Ты понимаешь, должны. Ведь из нас, из людей, и сделан этот сосуд. Ты слушаешь?

Я пересела поближе и втиснула в его кулак детский резиновый мячик. Пусть думает, будто я в самом деле его слушаю.

Внимательно слушаю, продолжай!

А если мы сливаем в него грязь… Ты знаешь, что я имею в виду, да? То вся эта пакость неизбежно пристанет к нам же, коль скоро мы сами часть этого сосуда… Вот почему этические нормы всех древних религий совпадают… Не желай дома ближнего своего… и так далее. Сосуд составлен из живых людей, к которым всяческая нечисть пристает очень быстро! И мы не должны его пачкать дурными помыслами, словами, деяниями… Ты понимаешь? Согласна? Я сам понял это поздно, хотя подсознательно всю жизнь старался не пачкать этот сосуд.

Я невольно улыбнулась.

Даже и сейчас при воспоминании об этом разговоре я улыбаюсь. Нет смысла разъяснять им все это, лучше в другой раз! Ну, как вы его нашли?

Вполне в норме, ведь он нас быстро узнал!

Притворяются. Выдумывают или в самом деле не видят в нем перемены. А мне кажется, он очень плох. И просыпается все реже. Тяжелый дурманящий сон изо дня в день… Ох, я уже сама не знаю, чего требую от людей. Когда друзья обеспокоены, мне не по себе… Ведь я-то знаю, ему сейчас не так худо! И пока в человеке тлеет искра жизни… Если же я вижу, как вот сейчас, что друзья удовлетворены его состоянием… я недовольна. Они лгут, думаю я. Явно лгут. Чего я в конце концов хочу? Я должна взять себя в руки. Я слишком ослабила узду, в этом все дело.

Целую ночь мне снится этот сосуд, на который я теперь гляжу с большой высоты, и он кажется мне радужным, удивительно красивым. Надо разглядеть его вблизи, говорю я себе, делаю глубокий вдох и стремительно взлетаю еще выше. Парю. Лечу. Потом спускаюсь. Все ниже и ниже. Замираю в воздухе над этим прекрасным сосудом. Смотрите! Подо мною люди различных рас, различного пола и возраста. Сосуда больше нет. Там, внизу, лишь бесформенный муравейник — черным-черно от людей, мешающих жить друг другу. Они ходят по ногам, по рукам, по головам, плюют друг другу в лицо, стреляют.

Меня охватывает ужас. Что вы делаете? Не нужно, умоляю я, не нужно! Я кричу во весь голос, хотя знаю, что никто не слышит меня, перестаньте! Что вы делаете? Неужели вам непонятно, что так нельзя жить? Успокойтесь, договоритесь между собой, ведь вы люди! Места для всех хватает, почему же вы кидаетесь друг на друга, вы совсем обезумели? Где удивительная гармония сосуда? Ее больше нет, теперь это ад! Что вы творите, аааа? Безууумцы, безууумцы, безуумцы!..

Оптимизм мой убывает с каждым днем.

Даже по утрам мир уже не кажется мне гармоничным и цельным. Проснувшись, я с трудом открываю глаза, солнце меня раздражает, и во всем теле свинцовая тяжесть. Я не могу понять, откуда это тягостное ощущение, почему я чувствую себя точно рыба, выброшенная на берег.

И потом вдруг вспоминаю: в его состоянии давно нет перемен. Вот и мои силы слабеют. Больной лишает меня их, и я не знаю, где их черпать. Он невольно втягивает меня в свой призрачный мир, в мир своих видений вне времени и пространства.

Смогу ли я следовать за ним? — спрашиваю я себя. Ведь это единственная помощь, которую я в силах ему оказать. Последняя.

Нет. Не хочу думать о том, что будет, если… Я должна находиться в самом центре восьмерки, там, где соприкасаются составляющие ее окружности.

Левый круг. Круг повседневных обязанностей, в нем я вращаюсь машинально. Потому что даже когда все рушится, жизнь идет вперед. И хорошо, что это так.

Беседуешь с посетителями, отвечаешь на истерические телефонные звонки, занимаешься повседневными неотложными делами. Не проходит и часа, как текучка подхватывает тебя и ты ни о чем другом и не думаешь, кроме своей работы.