Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Протокольно точна Нада Крайгер. Стиль ее прозы дневниковый, исповедальный, но всегда аскетически сдержанный. Как и сам автор, герои Н. Крайгер не любят говорить о чувствах. Язык повести назывной, информативный. Фраза лаконична, как в сценарии.

Йован Павловский пытается совместить в повествовании описание действия, освобожденное от эмоциональной окраски, с речью персонажей, которая несет на себе следы фольклорного, условно-поэтического ряда.

А все вместе авторы данной книги демонстрируют сегодняшний день югославской прозы, день, однако, далеко не будничный — наполненный бодростью, радостной работой, хотя в сознании людей еще жива острая память о ночи, чьи тени и тревоги не изжиты в народном сознании, эхо большой народной войны все еще звучит в памяти поколений, даже тех, кто эту войну не изживал в себе, но несет в крови.

Несет, как напоминание о героике и вечном долге.

Как суровое напоминание о необходимости выбора.

Владимир Огнев

NADA KRAJGHER

TERMINUS

Ljubljana, 1975

Перевод со словенского А. Д. Романенко.

В июле мы перевезли его в больницу. Он болел давно, но до сих пор мы так остро этого не ощущали. Он ходил по квартире, сидел с нами, разговаривал, словом, так или иначе участвовал в нашей жизни. Только после приступа он уже не оправился. Это случилось в начале июля.

День с утра обещал быть ясным и не слишком жарким.

Смотри, какая погода! — воскликнул он, глядя в окно. Давай съездим к тете Мици?

Давай.

Мы и прежде, когда тетка жила в городе, регулярно навещали ее. Обычно раз в неделю. Нашу тетю Мици, которая, собственно, не приходилась родственницей ни ему, ни мне… Удивительная это была женщина! Маленькая, худенькая, с огромным благородным сердцем. И очень живая, несмотря на свои восемьдесят шесть лет.

Я провожала его до подъезда и ехала дальше на работу. Он медленно поднимался — три пролета лестницы, потом звонил, хотя дверь ее квартиры никогда не запиралась.

Ждал он недолго. И едва тетка подбегала к порогу, они принимались — старая забава! — за свой обычный церемониал: кланялись друг другу по-китайски. Сложив на груди руки, низко опуская голову и почти касаясь друг друга теменем.

Тетка помогала ему снять пальто, улыбалась. Она ему даже до плеча не достает! И вела его в комнату, усаживала в удобное кресло.

Вот так хорошо? Сейчас сварю кофе, минутку подожди, пожалуйста!

Ее вовсе не беспокоило, если он вдруг задремлет в кресле. Ей было приятно уже само его присутствие, и она терпеливо ждала, пока он проснется.

Смотри-ка, кофе на столе! — спустя некоторое время с удивлением восклицал он. И весело добавлял: я, значит, немного вздремнул!

Они смеются, пьют кофе, а потом пускаются в долгие разговоры об искусстве, о музыке, о минувших временах, которые они оба живо помнят, и ждут, пока я за ним приду.

В тот день, о котором я вспоминаю, он рано утром предложил навестить тетю Мици, отдыхавшую на даче.

Разумеется, я согласилась.

Родственники вызвались подвезти нас.

Только не гоните, предупредила я, быструю езду он не выносит.

Племянник внял моей просьбе, и машина ползла как улитка. И хотя расстояние было небольшим, мы добрались до места лишь около двенадцати. Никого не удивило, что сразу после обеда он задремал в кресле. К тому же он выпил стакан пива. Вполне естественно, что его потянуло ко сну.

Сон был долгим и глубоким. А когда мы возвращались, он пожаловался на головную боль. Мы ехали медленно и осторожно, и до самого нашего дома я не замечала в его поведении ничего необычного.

Только помогая ему выбраться из машины, увидела, что он не может идти.

Что с тобой? Тебе плохо? Что-нибудь болит?

Нет. Он хорошо себя чувствовал, только ноги не слушались.

Ты видишь?

Вижу. Но все-таки давай попробуем!

Несколько неверных, маленьких шагов, и опять остановка. Словно бы каблуки врастали у него в землю.

Теперь мы оба с племянником его поддерживали.

Ну еще несколько шагов! — подбадривала я.

Кузина побежала за стулом.

Садись, сказала я, передохни, ведь ничего страшного не случилось!

Я должна что-то говорить. Сейчас мне нельзя поддаваться панике. Сейчас, когда он сник и всем телом тяжело опирается на меня. Нельзя!

Так шаг за шагом мы двигались вперед. Несколько мелких шагов — и остановка. Ступеньки, одна за другой. Руками передвигаем ему ноги, переставляем на ступеньку повыше, помогаем идти. Проходит бесконечно много времени, пока мы достигаем цели. Мы дома.

В растерянном взоре кузины вопрос. Ты сама его уложишь в постель? Помочь тебе?

Он перехватил ее взгляд и покачал головой.

Мы сами, не волнуйтесь! — успокоил он ее. Я полежу, а потом присоединюсь к вашей компании.

Тебе лучше? — я хотела ободрить его и утешить себя. Ну как ты?

Уже проходит! — усмехнулся он. Хотя в глазах у него неуверенность. Ты иди к ним, а я следом за тобой!

Как странно изменился его голос: протяжный, монотонный, с хрипотцой.

Я закрыла за собой дверь и пошла в гостиную.

Племянник и кузина смотрели на меня. В их глазах вопрос и тревога.

Нет, нет, ничего страшного не должно случиться, не должно! Скоро все опять будет хорошо, не тревожьтесь!

Разве раньше что-нибудь…

Н-нет, протянула я. Такого еще не бывало. Мысли мои разбегаются в разные стороны словно в поисках воспоминаний прежних лет.

Собственно говоря, с ногами у него давно неладно. Впервые это произошло, когда мы собирались идти на какое-то торжество…

Ты готов? — спросила я, повесила на руку его пальто и вошла в комнату.

А он стоял на месте, испуганно глядя на меня.

Что с тобой?

Я не могу двинуться с места, растерянно сообщил он и слабо улыбнулся.

Как не можешь? — удивилась я, глядя на его ноги. А ты пытался? — глуповато спросила я и почувствовала, как страх холодом поднимается у меня по спине. Тебе помочь?

Он тоже посмотрел на свои ноги, которые его уже не слушались.

Погоди, решительно произнес он, сейчас пойду! Раз, два — раз, два.

И когда все было позади, мы оба расхохотались, а через несколько дней забыли об этой истории.

И вот все эти годы ему то лучше, то хуже. Бывало, что с ногами вроде бы в порядке, но трудно говорить. Я слыхала, что внешние признаки болезни именно такие. Однако сейчас лучше об этом не думать. Сейчас нужно думать о чем угодно, только не об этом. Сейчас нужно перекричать горькое чувство собственного бессилия. А наши уши тем временем настроены на малейший шум, который может раздаться оттуда, из-за закрытой двери, и напряженные мускулы только и ждут команды, чтобы перенести нас к нему, если он позовет.