Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Минуты тягостного ожидания, и вдруг мы услыхали, как его дверь тихо открывается.

Ку-ку! — он стоял на пороге и лукаво нам улыбался, ку-ку!

Мы смотрели на него, как на призрак. Видно было, что ему доставляет огромное удовольствие стоять на собственных ногах. Во всяком случае, так мне сперва показалось. Потом наши взгляды встретились. И я внезапно поняла, что он опять не может сдвинуться с места.

Я подбежала к нему и обхватила его.

У него в глазах безмолвный вопрос: думаешь, пройдет? И просьба: помоги!

Конечно пройдет. Вот смотри: раз, два…

Два маленьких шага. Остановка. И опять: раз, два.

Наконец добрались до стола.

Тебе лучше?

Улыбка словно застыла у него на лице. Делает вид, будто все в порядке.

Ну и ночь! Непонятный шум разбудил меня. Что случилось?

Я вбежала к нему в комнату и вижу — он упал с постели и барахтается, пытаясь подняться.

Мы долго мучились. Теперь я уж и не знаю, как в конце концов мы с этим справились!

Подожди, говорю, сейчас я поставлю кресло рядом с кроватью, вот так! Лягу здесь и буду следить, чтобы ты опять не свалился.

Ночная лампа у меня за спиной отбрасывает причудливые тени на стены и потолок. Я смотрю на его бледное лицо. Вздрагивающие веки, темные круги под глазами. Спит?

Прошла целая вечность, прежде чем ночная темень за окном начала отступать перед утренним светом. На колокольне куранты отбивают каждую четверть часа. Шестьдесят долгих секунд через пятнадцать бесконечных минут. Бом.

К утру я поняла — случилось что-то серьезное. Теперь и без советов врачей ясно: надо ехать в больницу.

Я могу узнать, что, собственно, с ним?

Видите ли…

Нет, нет! Все во мне протестовало. Я ничего не хочу знать. Я не буду вас слушать, хотя, разумеется, сообщу детям… И Мариан.

До вечера я лихорадочно занята какими-то ненужными делами, пытаясь избавиться от леденящего, пронизывающего страха. Перед сном приняла сильное снотворное, которому надлежало навести хоть какой-нибудь порядок в моей смятенной голове и вызвать ту бездумную тьму, погрузившись в которую я могла бы дождаться утра.

Наконец-то утро! Свежий, еще не тронутый день наполняет меня надеждой.

Как давно это началось? — спросила Мариан, прямо с вокзала примчавшись в больницу.

Depuis quand? [3] С каких пор? (франц.) — твердит она, обнимая меня. На своем лице я чувствую ее теплые губы.

Слушай, она усадила меня в кресло, устроившись рядом со мною на ручке.

Ее длинные пальцы обхватили запястья моих рук. Как она их сжимает. И ее растерянный взгляд. Давно?

Совсем недавно, Мариан, робко отвечаю я. Все будет хорошо!

Разумеется. Я, однако, должна тебе кое-что объяснить.

Не надо. Не говори ничего. Он очень сильный и бесконечно привязан к жизни. А ведь это главное, ты согласна?

Да. Хотя атеросклероз, как ты сама знаешь…

Да, я знаю.

Иногда случаются судороги, которые поражают жизненно важные центры, и тогда…

Не хочу ничего слышать. Я вовсе не обязана внимать ее словам. Правда, Мариан наш близкий друг, его сотрудница. Они долгие годы работали вместе. Вместе ездили на конгрессы и международные конференции… Все это так, но, в конце концов, Мариан только врач. Ей не дано ничего предвидеть, и она не может знать силы его характера. Я не стану ее слушать. Я оборву ее раз и навсегда.

Тебе не кажется, что погода меняется? Вот-вот выглянет солнце! А он очень чувствителен к капризам погоды.

Необходимо перевести разговор на другое. Я не желаю слышать медицинских советов и прогнозов, особенно если они плохие! Забудь, что ты врач, Мариан, и поговорим о чем-нибудь другом, хотя бы о погоде!

Мариан не уступает.

Она должна разъяснить мне его случай. Есть вещи, говорит она осторожно, которые следует знать, потому что они неизбежны. Она уже несколько лет наблюдает за развитием его болезни.

Я знаю. А ты заметила, что мне дали для него те самые комнаты, где он лежал два года назад? Вот повезло, верно? Хотя в его теперешнем состоянии ему не нужно так много места.

Две отличные комнаты в больнице-санатории. Спальня и гостиная. Обе окнами в сад. А какие большие окна! Солнца в его комнатах в изобилии.

Прости, Мариан, я должна задернуть шторы, чтобы ему не мешал яркий свет.

Я вхожу в спальню и задергиваю шторы.

Вот так будет хорошо — я разговариваю сама с собой, ведь он не может мне ответить. Тебе лучше?

Я осторожно прикрыла дверь и вернулась к Мариан.

Ему хорошо, сказала я, избегая ее тревожного взгляда. Хочешь сигарету?

Мариан пристально смотрит на меня. Глаза ее за толстыми стеклами очков, кажется, округлились от удивления.

Пойми, Мариан, начала я решительно, глядя в эти блестящие стекла, пойми наконец, что я не хочу так просто сдаваться. Как я смогу ему помочь, если сама впаду в отчаяние? Ведь может случиться, что через день, другой все будет в норме. Ты не веришь? Ты забыла, что два года назад… три? Ну да, три года назад! Ты забыла?

Уже в мае Мариан сообщила, что вместе с сестрой и братом хотела бы провести отпуск у нас на побережье.

В течение целого месяца письма шли из Порторожа в Париж и обратно, пока наконец все не уладилось. Но в последний момент телеграмма от Мариан: на своей машине они не могут приехать.

Придется мне отправиться в Триест, сказала я. Если поеду одна, и то места в машине на всех едва хватит.

Но он не отпускал меня одну. И хотя уже был тяжело болен, решил вместе со мной встретить гостей.

Можно попросить Яна поехать на другой машине, решил он. Всем будет удобнее!

Мы отправились заблаговременно, но приехали с опозданием. Наши гости ждали нас у вокзала. Рядом с ними высилась гора чемоданов.

Так-таки гора? Mais n’exagère pas, voyons! [4] Ну, не преувеличивай! (франц.)

Я вовсе не преувеличиваю.

И вот мы все дружно едем в Порторож. И ослепительное солнце светит нам целый день.

И гостиница всем понравилась, маленькая, уютная, одна из тех, что уцелели еще в укромных уголках побережья, которое когда-то находилось под властью Франца-Иосифа. Даже наша атомная современность, превращающая любой живописный уголок в туристический кемпинг, не могла уничтожить аромат далекой эпохи. Вот только ступеньки меня беспокоили.

Не слишком ли круто? — раздумывала я.

Но Мариан успокоила. Не волнуйся и возвращайся на работу, заявила она, я сама за всем прослежу. И буду каждый вечер тебе звонить, положись на меня!

Ему гостиница тоже пришлась по душе.

Будто по заказу для отдыха! — и, вопросительно взглянув на меня, добавил: и для работы…

Он не переставал надеяться, что еще будет участвовать в той исследовательской работе, которая в последние годы уже целиком перешла в руки Мариан.

Домой я возвращалась засветло. Всю дорогу меня одолевали тревожные мысли об этих крутых ступеньках, а что, если у него вдруг закружится голова. Я была недовольна собой. Нельзя впадать в панику, внушала я себе, надо твердо верить, что все будет хорошо.