Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Генрих предложил ему сигарету, а себе набил трубку ароматным табаком и закончил разговор о немецком офицере.

— Майор Шмидт был хорошим офицером. Вы-то знаете, что моей информации можно верить. Архив вашего лагеря уничтожен…

Счетчик замер. В зеркальце любезно улыбалось лицо шофера. У Филиппа было ровно столько времени, чтобы расплатиться с водителем крупной купюрой за поездку и чаевыми ответить на его любезность.

Филипп торопился на поезд. С чемоданом в руке он направился к зданию вокзала. Шел он быстрым, но размеренным шагом, глядя прямо перед собой, как деловой человек, в самый последний момент успевающий на поезд, чтобы отбыть в неотложный вояж.

С сумраком туман стал плотнее. В нем уличное освещение теряло свой смысл; горящие фонари походили на златокрылых бабочек, рассыпавшихся по мягкому, влажному плащу осенней ночи.

Но Филипп сейчас был совершенно равнодушен к тому, что приглушенный трепет фонарей напоминает о печальной гибели маленьких жизней и что венские улицы ослепнут этой ночью. Он сидел в купе у приспущенного окна и прислушивался к пыхтению паровоза, готового к отправлению, вдыхая с каким-то редкостным удовольствием холодный воздух, смешанный с острым запахом дыма. Он мог бы совсем закрыть окно и все равно в купе ощущался бы запах копоти и слышалось прерывистое шипение пара, — это была жизнь поезда. Но он не сделал этого: его вдруг охватило тоскливое чувство одиночества и неуверенности. «Билеты», — подумалось. А все ли в порядке с его документами. Не упустили ли чего в посольстве? Он торопливо сунул руку во внутренний карман и вытащил документы… Все было в порядке, и все-таки странное беспокойство, внезапно охватившее его, не проходило. Теперь ему захотелось, чтобы кто нибудь вошел в купе, какой-нибудь попутчик. Нервозно глянул на часы. Еще долгих десять минут оставалось до отхода поезда.

«Естественно, Филипп, это же не обычное путешествие».

Он разглядывал свое лицо в окне. Оно продолжало говорить. «Ты не обычный путешественник… возьми себя в руки… Поезд в конце концов тронется; его совсем не касается, что ты его пассажир; этому вагону не известно, как ты метался, отыскивая этот свой поворот на жизненном пути, что тебе потребовалось много мужества, чтобы решиться на эту поездку… Может быть, тебя смутила простота достигнутого, и теперь мучает та могучая сила в душе, которую ты годами копил, не зная на что израсходовать. Да, это верно: было настолько просто, что стало нереальным… Нет, это лишь потому, что ты один… Если бы было кому рассказать, куда ты едешь, ты бы чувствовал себя иначе… И время прошло бы быстрее… Хотя нет, ты, наверное, не рассказал бы правду о своем путешествии. В твоем чемодане нет образчиков товаров разбитного торгового агента; ты не турист, праздно болтающий о красотах неведомых берегов… Ты тот старый, заблудший путник, который втайне стыдится своего возвращения, ибо напрасно и слишком долго бродил по кругу… Что в твоем чемодане? В этом старом потертом чемодане, который постоянно сопровождал тебя в твоих скитаниях? Остатки полковничьей формы, погоны которой растоптаны каблуком страшных окованных сапог и похоронены вместе с ними где-то в грязной луже одной забытой весны».

«Остановись, Филипп!» Его лицо продолжало говорить. «Неужели ты не чувствуешь, что опять окажешься в этом безумном кружении… ты в поезде… Колеса этого поезда катятся по стальным рельсам… Тот, другой поезд остался далеко позади, на том далеком берегу… В твоем чемодане нет уже той формы, из-за которой тебя обуревало и бешенство и стыд, а порой — в грозном одиночестве — желание уничтожить свою собственную тень, потому что она была в офицерской форме с грязными погонами, которые ты вновь вытащил после весенней распутицы из-под сапог мертвеца… Открой чемодан попутчику, который войдет в твое купе. Покажи ему самую лучшую теннисную ракетку и целую дюжину мячей, которые ты везешь Ненаду… Расскажи ему, что твой сын играет в теннис и уже завоевал кубок… расскажи это с гордостью отца… Покажи ему, сколько прелестных вещиц купил ты для Милицы. Скажи, что дочь твоя уже взрослая девушка… Обо всем этом говорят попутчики, Филипп. Они говорят друг другу о радостях встреч… Грустные молчат… А ты радостный пассажир… да, Филипп. Заблудшие при возвращении счастливы…»

В ожидании попутчика он снял с полки чемодан, положил на сиденье напротив, открыл крышку. И попутчик внезапно возник в дверном проеме купе.

Его треугольное лицо с шишковатым лбом, на который падала прядь кудрявых волос, с большими глазами навыкате, зрачки которых были затянуты какой-то сетчатой пленкой, было отнюдь не приятным. Высокий и сильный, стоял он, пригнувшись, нелепый в этом малом пространстве, через которое ему пришлось протиснуться боком.

— Вносите свои вещи, пожалуйста, в купе, — любезно приветствовал его Филипп по-немецки. Пришелец молчал. Филипп подвинул чемодан к окну, желая любой ценой выставить его на обозрение попутчику, и опять любезно улыбнулся. — Похоже, мы будем одни… Хорошо, когда в вагоне можно вытянуть ноги…

Человек с треугольным лицом вздохнул облегченно, словно сбросил с плеч какой-то груз, растянул толстые губы в довольной улыбке и, став по стойке смирно, сказал по-сербски:

— Я искал вас.

— Меня?! — Филипп растерялся.

— Вас, господин полковник!

— Кто вы?!

— Это неважно, но, если вам угодно, господин полковник, меня зовут Милош. Милош Стоянович!

Филипп не успел его даже укорить за то, что он обращается к нему по чину.

— У меня к вам срочное поручение… — Милош сунул ему в руки конверт, где перед именем стояло звание.

— От кого?

— Это неважно… Мне поручено только передать вам это письмо…

Забавен был этот великан, разыгрывающий роль неловкого, необученного солдата, единственная забота которого добросовестно выполнить задание. Но Филиппу было не до смеха. Он уже не замечал присутствия этого человека. Не глядя на глупое лицо, выражавшее нетерпение в ожидании, каков будет ответ на письмо, Филипп понял, что письмо наверняка содержит недобрый привет от тех, кого он покидает.

— Разрешите идти, господин полковник… — подал голос курьер и, не дождавшись ответа, выбрался из дверей.

Филипп скомкал конверт, даже не вскрыв. Он замахнулся было, чтобы выбросить его в окно, но постукивание колес поезда, медленно подходившего по соседней колее к станции, наполнило его душу жуткой догадкой, и рука так и осталась в замахе. Затем она медленно опустилась, и он надорвал конверт.

«Господин полковник, — обращались к нему в письме, отпечатанном на пишущей машинке. — Вы ступили на путь малодушия и предательства. Наш долг предостеречь Вас и в то же время посоветовать отказаться от своего намерения… В противном случае мы будем вынуждены принять решительные меры. Может быть, Вы забыли, что существуют вещи, которых коммунисты Вам никогда не простят. Ставим Вас в известность, что досье из секретного архива офлага не уничтожено. Не вынуждайте нас к ненужным шагам… Помните, что на родине у Вас дети…