Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Французы наконец сдались. Они остановились неподалеку от Филиппа и, подмигнув один другому, высоко подняли руки. Девушки окружили их и, к его удивлению, замолчали. Они переглянулись с упреком, а затем, вытянув шеи, каждая на свой манер продемонстрировала то, что могла предложить. Проделывали они это с нелепыми подмигиваниями и гримасами, которые должны были означать: «Вы, конечно, понимаете, мсье, здесь я вам не могу показать все, что у меня есть…»

Смотр длился долго. Французы не спеша и со знанием дела ощупывали каждую девушку и каждой клали в рот по конфетке. Скорее всего, с помощью этого кавалерского маневра они смотрели им зубы. Вот руки солдат встретились на объемистой груди, откуда начинался смотр, не опуская рук, они взглядами договорились смотр продолжить. Словно по команде, они сунули руки в карманы шинелей и вытащили по кулечку с конфетами и несколько коробок отличных сигарет — и полные пригоршни взметнулись над головами. Круг девушек сплотился и сжал их, конфеты и сигареты рассыпались по мокрому гравию аллеи. Смотр продолжался. В то время как девушки боролись из-за их подарков, они заглядывали им под юбки, щипали их и опять бросали конфеты, пока не нашли то, чего хотели. Двух девушек они повели с собой. По пути они определяли ширину их бедер и упругость ягодиц.

Оставшиеся, показав им вслед язык, пошли навстречу солдатам, которые несли в руках каски с нейлоновыми чулками и шоколадом.

Филипп оглядел то место, где девушки возились с французами. В разрыхленном гравии догорал только один крохотный окурок. А он рассчитывал на конфетку. Во рту было сухо и горько, ощущался сильный запах табака и неприятная пустота чистых зубов. Он хотел найти конфетку. Он был готов без стеснения, на виду у всех прохожих нагнуться и поднять ее, но ненасытные девчонки все собрали, прихватив даже ту, что откатилась почти к его ногам. Она была большая, в желтой станиолевой обертке и походила на шоколадную из набора, и начинка у нее наверняка была кремовая или фруктовая. Ею он, раз уже нет ничего больше, смог бы ублажить пресноту во рту, чтобы потом с более приятным ощущением выкурить один из своих окурков, которыми вот уже целый день утоляет голод. Думая об утраченной конфетке, он не заметил, как возле него кто-то оказался. Человеческая фигура во взъерошенной облезлой лисьей шубке подошла неслышно, остановилась рядом с ним и обратилась к нему шепотом, точно опасаясь нарушить его покой:

— Ненавижу иностранцев. С ними я бы не пошла ни за какие деньги. Клянусь вам, я их ненавижу…

Филипп поднял голову и посмотрел на женщину с отсутствующим видом, так что ей показалось, будто он не понял ее слов. Она приблизилась к нему и, расстегнув шубку, грудью прижалась к его груди. От испитого лица исходил тяжелый запах дешевой косметики. Это была одна из тех девушек, что дрались из-за французских конфет и сигарет. И с черными парнями ей не повезло, потому что в их строю не оказалось достаточно касок. Так как Филипп не отозвался, она сказала громче:

— Пойдемте со мной, мой господин… Вы утомлены. А у меня в комнатке тепло и уютно… Не говорите, что после всего вы бы не выпили чашечку настоящего турецкого кофе… Пойдем, дорогой… За пятьдесят шиллингов вы получите все…

Его тошнило от ее запахов. Откинув голову, он слегка отстранил ее и пошел. Она уцепилась за него и, словно кошка, прильнула к нему.

— О, какие холодные у вас руки, — сказала она ласково, гладя его руку своими, которые она согревала в муфте.

Филипп выдернул руку и, не глянув на нее, пошел торопливыми шагами. Девушка двинулась за ним. Она упорно сопровождала его до конца аллеи, точно он был кавалером, который беспричинно оставил ее. Наконец, сообразив, что зря теряет время, она остановилась на освещенном перекрестке аллеи и крикнула:

— Почему вы сразу не сказали, что вам шрапнель угодила в определенное место?! Повесьте туда все свои ордена и бумажник с деньгами. Ха!

Он почти побежал, сраженный и пристыженный, от этой маленькой проститутки. Он бежал, а за ним волочился смех, точно шлейф безумцев, вышедших в карнавальную ночь, чтобы оказаться среди себе подобных безумцев. Тщетно пытался он избавиться от впечатления, что смех этот гонится за ним по пятам и ему никуда от него не укрыться. Он торопливо шел, стараясь не поскользнуться, не упасть, чтобы прохожие не поняли, что эта истеричная девчонка кричит именно ему свои мерзкие слова и именно вслед ему летит, разносясь по всему пратерскому парку, ее хохот. Смех прекратился вдруг, и он почувствовал тупую боль в отбитых ступнях и тяжесть в пустом желудке. В голове все завертелось, колени задрожали, а перед глазами заплясал рой мерцающих кружочков радужных цветов. Среди них он видел ту девушку, от которой убегал. Она была голая и дразнила его своими огромными белыми грудями, хохотала во все горло и увивалась вокруг него. Он вертелся по кругу, напрасно ища проход, исполненный ярости на нее и на свою неспособность избавиться от этой соблазнительной ведьмы. Он неистово кинулся к ней, почти коснулся ее голого тела, но она ловко увернулась. Ничего не достигнув, он опять полетел сквозь пестрые кружочки. Вырвавшись из них, он увидел, словно в тумане, окружающее, и вдруг что-то вцепилось ему в плечи, повернуло, словно волчок, а затем сильно ударило по спине. Грудная клетка лопнула, а воздух комом застрял на дне желудка. То, что мгновение назад, как багром вцепилось в плечи, теперь освободило его, и он полетел, словно выброшенный катапультой. Падал он долго, точно земля под ним разверзлась. Ощущение было такое, будто он тонет, как камень в глубокой воде. Вокруг мрак и тишина, не слышно ни голосов, ни шума, словно он на краю света в непроглядной тьме ночи.

Падение прекратилось; он лежал, растянувшись ничком, широко раскинув руки. Придя в себя, почувствовал сперва руками, а потом уже лицом, что лежит на шершавой, колючей поверхности, однако он не поверил, что это та самая аллея, откуда, как думалось ему, он улетел в небытие.

Он лежал недвижный и безжизненный, а потом вдруг услышал учащенное биение своего пульса и кошмарное гудение людских голосов.

Где-то поблизости приглушенно играла шарманка, устало тарахтела какая-то машина, и кто-то кого-то звал, и ему уже не было так неловко, как только что, когда он проваливался, и все-таки у него не хватало смелости открыть глаза и посмотреть, где он. И только начал он что-то соображать, как земля под ним загрохотала, словно откуда-то пригнали стадо одичавшего скота. Сквозь топот копыт, галопом промчавшихся возле его головы животных, он услышал хохот женщины — голая, она оседлала быка, и его заросший косматой шерстью круп щекочет ей под коленями. С опасением увидеть весь этот ужас, он медленно открыл глава. Под мелким острым гравием земля пахла осенней сыростью. Почти возле его носа догорал окурок и пощипывал ему ноздри. Множество человечьих ног топталось вокруг его головы, а пара красивых женских ног, бесстыдно расставленных, была прямо у него перед глазами. Теперь ему стало совсем ясно, что он не ушел далеко от аллей Пратера. Стряхнув гравий с лица, он поднялся на колени. Спину — там, куда пришелся удар, — пронзила острая боль. Чьи-то руки подхватили его и поставили на ноги.