Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

«…Васич — твое живое досье… Иди и ищи его… Ты должен найти его, пусть тебе придется ползти на коленях и грызть боярышник в Венском лесу… Повесь его, а не себя… Уничтожь эту последнюю страницу твоего прошлого и начни все сначала… Сначала! Для этого начала у тебя уже есть билет в кармане… Поезд отходит ежедневно в пять…»

— Хелло, мистер! — окликнул его кто-то. — Габи, это же наш знакомый с карусели…

Негр и его приятельница стояли перед ним. В руках у них были шары на длинной бечевке. Маленькая продавщица благодарно улыбалась им. Негр взял еще несколько шаров из ее связки и подал Филиппу.

— Отнесите их своим детям, мистер, — сказал он.

— О, Сэм, может быть, у господина нет детей, — сказала девушка.

— А может, у него, как и у меня, есть подружка, которая любит воздушные шары, — добродушно засмеялся негр.

— Сэм, Сэм, ты ведешь себя как ребенок… Господин может обидеться.

— Видите ли, мистер, женщины всегда думают хуже, чем есть на самом деле… Скажите ей, что я не обидел вас.

Филипп посмотрел на шары и грустно усмехнулся. Негр, довольный, похлопал его по плечу, достал бумажник и заплатил маленькой продавщице.

— До свиданья, мистер, — козырнул он, обнял свою подружку и пошел с ней навстречу новым радостям.

Девочка с шарами весело поскакала, оглядываясь на Филиппа, который, судя по ее озорной улыбке, казался ей смешным с шариками в руках.

Он не глядел ни на девочку, ни на веселого негра с девушкой. Он вернулся к беседе со своей тенью — теперь его тень сопровождали тени шаров, придавая ей удивительный, фантастический облик. Сбитый с толку ее размерами и формой, он усомнился, его ли это тень. Он огляделся по сторонам, чтобы убедиться, не идет ли кто рядом с ним или за ним, не шутит ли кто, играя со своей и его тенью. Однако поблизости не было никого.

В той части аллеи он был один со своей тенью и тенями шаров. Оглядываясь то и дело, он вдруг замер, оцепенел, точно оказавшись лицом к лицу с призраком, поднявшимся из-под земли и преградившим ему путь. Он крепко зажмурился, а когда открыл глаза, посмотрел дальше головы своей тени. Теперь он ясно видел — шагах в двух от него на земле лежит большой бумажник черной кожи. Он видел его отчетливо. Кожа блестела, хотя на него падала тень от головы. А тени воздушных шаров — точно хоровод ведьм — вились вокруг него. Они улетали ввысь, кружили, вновь возвращались, нюхали его, словно живые, с недоверием принимая этот волшебный дар, упавший с полночного неба ярмарочного безумия, который, как бывает обычно на ярмарке, — чуть потянешься взять его — исчезнет, словно заяц у иллюзиониста в шляпе. А в самом деле не чудо ли это? Неужели до сих пор никто не заметил его?! Неужели никакая другая тень не споткнулась о него? Сердце билось часто-часто.

Неожиданно носок ботинка задел бумажник. Он перевернулся и, тихонько шмякнув, вызывающе распахнулся. Ботинки его не заметили. Прошли дальше, влекомые музыкой. Чудо? Нет. «Он твой. От тебя на расстоянии искушения. Никогда ты этого не делал… Ты неловкий, и тебя могут заметить… Ангел твоего счастья давно сложил крылья. Тебя схватят и отведут в тюрьму. Васич в твое досье вложит еще одну страницу: вор…

Убей себя или его…

Всего-навсего еще одна сторона искушения. Зато этот бумажник поможет тебе найти Васича! К другой стороне искушения повернись спиной».

Бечевка, к которой были привязаны шары, выскользнула из руки. Шары взметнулись в ярмарочное небо и словно сняли спазм совести. Он не глянул им вслед. Чуть пригнулся, сделал шаг, точно намереваясь наступить на голову своей тени. Затем наклонился, якобы затянуть шнурок на ботинке согнутой ноги, и внимательно огляделся. Он был один на один со своей тенью, и она теперь была бы совсем обычной, как тени людей, проходивших чуть дальше от него, если бы он не находился в таком нелепом положении, из-за чего руки его ужасно дрожали, а ноги словно отнялись.

Потрогав шнурок ботинка, он резко вытянул руку и неловко, но крепко схватил бумажник. Он сгреб даже горсть острого гравия и все вместе засунул в карман пальто. Постоял еще немного, согнувшись и опасаясь, не остановится ли кто-нибудь и не закричит ли «держи вора», медленно распрямился и, не дыша, направился в самую темную часть аллеи.

…У воров должно быть крепкое сердце и быстрые ноги, но и достаточно хладнокровия. Паника выдает… Эту философию он постиг еще в детстве, когда вместе со своими сверстниками лазил по чужим сливовым садам. В военной академии они разбирали случаи паники, охватывавшей целые армии и приводившей их к поражению. Армию, к которой принадлежал он сам, погубила паника. Немецкий майор Шмидт прочел ему и Васичу лекцию о панике и показал им камеру, где сидел солдат, у которого была привычка говорить во сне. В страхе, как бы однажды не выдать свою тайну, он явился и сознался, что ненавидит Гитлера. Шмидт должен был его повесить…

Торопливо шагая, Филипп уходил все дальше от Пратера, думая о случившемся, браня себя и тщетно пытаясь успокоиться. Он избегал взглядов прохожих. Ускорял шаг, если кто-то настигал его. От шума обгонявших трамваев у него сжималось сердце. Он обходил полицейских и судорожно сжимал бумажник в кармане, чтобы не слышался звон мелочи. Только достигнув центра и смешавшись с толпой, он вздохнул с облегчением. Он сообразил, что на мелочь из бумажника может купить трамвайный билет и быстрее убежать из Пратера.

На Мариенхильфштрассе он вошел в общественную уборную.

В чистом, побеленном коридоре с влажным, только что вымытым полом, но уже испещренным следами ног посетителей, сидела за столиком старушка с восково-желтым лицом. Завернувшись в шерстяной платок, она трясущимися сморщенными руками разглаживала кусочки мягкой бумаги и складывала их в стопочки возле маленькой алюминиевой тарелки, куда собирала мелкие монеты. Только он едва ли заметил ее. Он направился в конец коридора, где в длинном ряду закрытых кабинок увидел одну свободную.

На утомленном печальном лице старушки не появилось ни следа укоризны или протеста. Она даже не посмотрела ему вслед. Лишь спустя полчаса после того, как вошел Филипп, не переставая разглаживать бумагу, посмотрела она на запертую дверь кабины номер 15.

На своей службе в подземном отделении венской системы канализации, куда люди заворачивают в случае крайней нужды, она всякого нагляделась. Иногда она вынуждена была подсматривать в замочную скважину кабины, где, бывало, слишком долго задерживался запоздавший прохожий. По опыту она знала, что люди в общественную уборную заходили с разными целями. И только нищие не вызывали у нее беспокойства. К ним она испытывала сострадание, особенно в такие вот холодные осенние дни и зимой. Она понимала, что они заходят сюда, чтобы хоть чуточку обогреться, и позволяла им часами оставаться в кабинах. Кое-кто из них и подремлет, а потом уходит, преисполненный благодарности — она не требовала с них платы. Сейчас, несколько обеспокоенная поведением посетителя из пятнадцатой кабины, она размышляла об этом. К какой группе отнести его? Те, кто приходят с деньгами, держатся с большим достоинством и платят ей вдвойне. Самоубийцы незаметно проникают в кабины и, как правило, не разговаривают с ней. Жулики ведут себя шумно и хлопают дверьми. Полицейские и сыщики прежде всего, рыщут по всем кабинам, а уж потом справляют нужду, если им невтерпеж. Этот же не произвел на нее никакого впечатления. Лицо у него было бледное и потное.