Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Однако в его взгляде она прочла выражение, которое отнюдь не вязалось с назначением встречи. Он смотрел на нее испытующе, дерзко, словно хотел сказать что-то обидное, что обычно говорят проституткам, если в них не находят того, что хотят найти за спрашиваемую цену. Она не должна была так думать о себе. Она сознавала свою красоту, но никогда не ставила себя выше причуд мужчин, которым порой изменяет мужество при виде искривленного шва на женском чулке. Потупив взор, она поднялась и спросила:

— Вы разочарованы?

Вместо ответа Филипп быстро повернул выключатель, словно в полумраке хотел скрыть свое смущение от мысли, которая в этот миг пришла ему в голову. Он не обманулся. Да, он уже видел ее. С ней он уже однажды встречался, а эта новая встреча может повлечь за собой куда более серьезную неприятность, чем испорченные отношения с Гансом. Это была девушка того самого негра с Пратера.

— Вам что-нибудь Ганс наговорил обо мне? — спросила она, медленно вставая с софы, чтобы подойти к нему, но ее остановил его резкий голос:

— Стойте!

Она подняла голову скорее удивленная, чем смущенная.

— Что с вами?!

Филипп молчал. Он был вне себя, объятый опасением, что девушка вдруг узнает его. Чуть успокоившись, он заметил, что она все еще с удивлением смотрит на него, очевидно ожидая объяснения его непонятного поведения.

— Вы восхитительны при этом свете, — сказал он ей, пытаясь не выдать своего волнения.

Он сказал правду, хотя и не думал об этом. Свет лампы, оказавшийся за ее спиной, еще выразительнее оттенял контуры ее тела. Филипп же это вряд ли увидел. Он желал только не обнаружить своего неприятного открытия и найти удобный случай сбежать.

— Мое имя — Габриэла, друзья зовут Габи, — сказала она. — А вы тот полковник, полковник Филипп… Подойдите поближе, полковник…

— Останьтесь ненадолго там, прошу вас…

Она засмеялась и приняла позу манекенщицы перед фотокамерой. Потом произнесла:

— Скажу вам откровенно. Со слов Ганса я знала, что вы весьма достойный человек, но ничего подобного я и предположить не могла. Только мальчики могут разыграть такую сцену, и то лишь те, что слишком часто посещают кино и поэтому от своих подруг требуют, чтобы они вели себя как звезды экрана.

Сейчас был самый удобный момент выскользнуть из комнаты, но его остановила мысль, что такой поступок вызвал бы у нее оправданное сомнение и, вероятно, еще большее любопытство. «Если она меня и узнает, — подумал он, — почему она должна полагать, что именно я нашел бумажник ее приятеля? В самом деле, я веду себя глупо! Кто может доказать, что именно я его нашел?» Ободрив таким образом себя, он приблизился к ней и спросил спокойно:

— Мы никогда не встречались?

— Никогда, полковник… Вам нравится, как я позирую?

Филипп усмехнулся.

— Вы любите музыку? — Она села в кресло рядом с патефоном и перевернула пластинку. — Бутылка под столом. Налейте виски.

Филипп взял бутылку, не отводя взгляда от ее лица. Она не обращала внимания на его взгляд. Она смотрела на свою и его тени на стене над софой и слушала негритянскую мелодию.

— Я мечтала однажды побывать в Америке…

— Однажды вы там побываете. У вас есть время…

Она печально усмехнулась.

— Время… Войны ломают время, полковник… Уж вы-то лучше других должны знать это.

— Война давно кончилась, — машинально заметил Филипп. Внимание его привлекла фотография на ночном столике в рамке из хорошей кожи. Это был тот самый снимок, какой он обнаружил в бумажнике негра, только увеличенный.

— Для вас и для меня она не кончилась…

— Почему для вас? Я подозреваю, что Ганс порядочно наболтал вам обо мне, но я и впрямь не понимаю, что связывает вас с моей войной?

— Не волнуйтесь, полковник, я отнюдь не ведьма, — засмеялась Габи. — Просто у нас одинаковые судьбы, полковник. Не осуждайте меня за то, что я так часто обращаюсь к вам по званию. Сейчас эпоха армий. Гражданские титулы теперь почти ничего не значат, а полковник, я думаю, большой чин…

— Вы ненавидите армию?

Габи пожала плечами, взяла фотографию с ночного столика, посмотрела на нее.

— Я оскорбила бы вас, если бы сказала правду…

— Тогда лучше помолчите. После этой войны осталось мало гордых солдат, а я не из их числа. Мне больше бы хотелось узнать, в чем схожесть наших судеб…

— Я думала, вы это уже знаете. Мы оба в чужой стране…

— А я был уверен, что вы коренная венка, — удивился Филипп.

— Надеюсь, это ничего но изменит, если я скажу вам, что я мадьярка и что полиция числит меня в списках мадьярских эмигрантов, хотя я заявила, что не имею политических убеждений. Меня привез сюда отец. Он не мог смириться с переменами в стране. — Она помолчала, словно собираясь с мыслями. — Бедняга, это его не спасло… Кладбища на всем свете одинаковы. Он умер через год после переезда.

Конца этой ее маленькой исповеди он не слышал. Он глядел на фотографию в ее руках и вспоминал встречу в Пратере. Ему казалось, что она узнала его.

— Это мы, я и Сэм, мой черный друг, — удивила она его, заметив его задумчивый взгляд, устремленный на фотографию.

— Вы любите его?

— Смотря как понимать ваш вопрос. Если я скажу, что люблю — не осудите ли вы меня за то, что сегодня я буду изменять ему с вами? — Она шутливо нахмурилась и откинула голову, ожидая услышать его упрек. Затем, словно вдруг вспомнила что-то, торопливо добавила: — Надеюсь, вы не станете говорить мне, что влюбились с первого взгляда и что ревнуете к этому черномазому парню?

Филипп засмеялся и приготовился ей ответить, но она перебила его.

— Конечно, я жду серьезного упрека, — улыбка исчезла с ее губ. Откинув голову еще больше, со сдержанной горечью в глазах она сказала: — Только сначала, полковник, пожалуйста… излейте свой гнев на белую женщину, которая спала с негром…

Филипп потянулся к столику, придвинул пепельницу и загасил сигарету. Потом ровным голосом произнес:

— А если я вам скажу, что все это меня не касается?

— Я вам не поверю.

— Вы злы…

— Да, но не на вас. Что бы вы ни думали обо мне, я докажу вам, что кожа у меня осталась белой — пока вам этого хватит. Если вы завтра утром вспомните меня, может быть, вам станет противно.

Он схватил ее руки, лежащие на спинке кресла, и страстно поцеловал. Медленно притянув ее к себе, он прижался лицом к теплой шее. Габи ответила на его объятие.

Пластинка на диске патефона долго вертелась вхолостую. Габи выключила патефон и вернулась в его объятия, стараясь дать ему ровно столько, сколько, как она догадывалась, он ждал от нее. Потом они лежали в постели. Она рассказывала ему о своем черном парне и о причинах, из-за которых они недавно расстались.

— Он очень воспитанный парень, полковник, — говорила она с упреком в голосе, словно желая защитить своего черного любовника, — Он даже не вспомнил о бумажнике…