Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Филипп лежал рядом с ней, приятно утомленный и, положив голову на ее плечо, готовился заснуть.

— Я думаю, мне легче было бы перенести откровенное подозрение, — продолжала она, не сводя глаз с фотографии на ночном столике. — Он мог бы об этом как-нибудь сказать мне. Иногда этот проклятый бумажник он клал мне в карман. Сколько раз я сама брала из него деньги, но всегда ровно столько, сколько он мне говорил… Может быть, он усомнился, потому что в тот день у него было много денег. Он получил долг… Не понимаю, не понимаю, полковник, как он мог такое подумать… Всего минутой раньше мы говорили о том, как станем вместе тратить эти деньги… Я хотела, чтобы он купил мне шубу…

— Забудьте об этом, Габи, — сонно пробормотал он.

— Не могу, полковник… Вам никогда не понять этого…

Филипп всхрапнул. Она грустно усмехнулась, аккуратно сняла его голову со своего плеча и положила на подушку. Затем потихоньку вылезла из постели, налила виски в бокал и пустила патефон.

Негритянская мелодия заглушила храп Филиппа.

Филипп пробыл у Габриэлы гораздо дольше, чем намеревался. К себе в комнату он вернулся уже засветло и еще долго лежал в кровати, сберегая состояние приятного утомления и чувство вновь обретенной уверенности. Заснул он с мыслями о ней, а когда проснулся, ему вновь захотелось увидеть ее. И в то же время он смеялся над самим собой, ибо он в самом деле получил от нее куда больше, чем ожидал, и теперь, если ему захочется переспать с кем-нибудь, он, скорее всего, пойдет к ней. Сейчас он стоял перед зеркалом и торопливо брился, он решил тут же пойти к ней и пригласить пообедать.

Филипп не заметил, как вошел Ганс. Увидев его в зеркало, он сказал:

— Что вас с утра пораньше мучит, Ганс?

— Ничего, господин полковник, как раз ничего, — отозвался старик.

— Я же вижу по вашему носу, что вы озабочены, — пытаясь сберечь хорошее настроение, настаивал Филипп.

Ганс усмехнулся и машинально дотронулся до носа.

— Вы намекаете на мой большой нос?

— Ничуть! Я вижу, что вы в самом деле озабочены.

— Просто я немного устал после ночного дежурства. Я принес вам зажигалку, которую вы забыли в Габиной комнате. Она просила вам ее передать…

— Неужели она так рано ушла из отеля?!

— Скоро полдень, господин полковник, — заметил Ганс, пряча улыбку, подошел к окну и раздвинул тяжелые плюшевые драпировки. — Все утро вас внизу в холле ждет какой-то нищий…

— Нищий?! — удивился Филипп.

— Судя по одежде, он инвалид войны. Просил сразу же вас разбудить или пустить его к вам наверх.

— Инвалид… — задумчиво проговорил Филипп, надевая костюм. — Не знаю такого.

— Ему известно ваше имя и звание. Он терпеливо и упорно ищет вас. Видно, он принес важное известие. Может быть, его кто послал… — Филипп задумался. — Если угодно, я прогоню его?

— Нет, Ганс, вы правы, его, наверное, кто-то послал, и будет лучше, если я его приму… Зовите его сюда…

Ганс хотел было что-то сказать, но Филипп предвосхитил его замечание:

— Надеюсь, не это вас озаботило?

Ганс, пожав плечами, покачал головой. Было очевидно, что он не решается сказать ему, о чем думает. Положив зажигалку на столик, он направился к двери. Филипп подскочил к нему и взял его за руку.

— Вы, верно, не все сказали мне? Как, говорите, он выглядит? — спросил он, вспоминая нищего, который вчера вечером караулил его перед кабаре, и его странное поведение. Решив, что это, может быть, тот самый человек, он нетерпеливо повторил свой вопрос: — Как выглядит тот человек, Ганс?

Ганс смотрел ему прямо в глаза. Он помолчал, словно колеблясь, а затем сказал:

— Таких нынче вы можете увидеть на каждом углу. Бедняга в солдатских обносках… Но мне кажется, человек этот не принадлежит к числу ваших друзей.

Рука Филиппа, державшая старика под локоть, опустилась, лицо побледнело.

— Я их жду, — произнес он по-сербски сквозь стиснутые зубы.

— Простите, не понял, — смущенно сказал Ганс.

— Пошлите этого человека сюда, — сказал Филипп и чуть не вытолкнул его за дверь.

Ганс попробовал что-то сказать, но тот закрыл дверь перед ним.

Спустя минуту-две в дверь постучали.

Филипп сунул за пояс револьвер и застегнул пиджак. Затем он быстро опустил плотную Штору и отрывисто скомандовал:

— Войдите!

Дверь тихо отворилась, и вошел тот самый инвалид, которому вчера вечером он бросил из такси несколько шиллингов.

— Вы меня ищете? — обратился он к нему по-немецки и недоверчиво смерил его взглядом.

Глаз нищего моргнул, не привыкший к полумраку комнаты. Не ответив даже мимикой, он быстро закрыл за собой дверь. Став по стойке смирно, козырнул и обратился на сербском языке:

— Да, господин полковник! Я вас ищу…

Его чистый сербский язык с провинциальным произношением смутил и обеспокоил Филиппа. Уже не было сомнений в том, что его преследователи все тщательно продумали.

Он положил руку на револьвер.

— Что угодно? — строго спросил он.

— Я друг капитана Милутина Радича, — тотчас же ответил нищий, немного растерявшись. — Меня зовут Лазар Симич, унтер-офицер запаса. Капитан, вероятно, рассказывал вам обо мне, господин полковник…

Филипп сразу же вспомнил эти имена, но этого еще было недостаточно, чтобы доверять пришельцу. Внешний облик калеки сбивал с толку. Трудно было представить, что это унтер-офицер югославской армии — мешала немецкая форма.

Капитан Радич рассказывал ему о нем, как о весьма уважаемом человеке и верном друге, но никто не упоминал, что унтер-офицер — инвалид войны.

— Я знаю унтер-офицера Симича, — сказал Филипп, шагнул назад и, резко отдернув штору, крикнул, выхватив револьвер: — Говори, кто тебя послал!

Нищий дернул головой, отстраняясь от снопа света, который ударил ему в глаз, и, увидев револьвер в руке Филиппа, испуганно улыбнулся. Однако вместо того, чтобы сказать что-нибудь, неторопливо стал снимать повязку с лица. Показался второй здоровый глаз, он заморгал и заслезился от боли, которую причинял ему дневной свет.

— Надеюсь, вы никого не ждете? — спросил, оглянувшись на дверь.

Филипп молчал. Пытаясь скрыть смущение, он стоял у окна с нацеленным на Симича револьвером. Нищий между тем ловко расстегнул китель и высвободил искусно замаскированную левую руку.

— Объясните наконец, что означает этот маскарад! — зло выкрикнул Филипп, пряча револьвер.

Нищий вновь встал по стойке смирно. Теперь — без кителя, лысеющий, обросший серой щетиной — он выглядел куда более несчастным, чем тот «инвалид», который культей и единственным глазом вымаливает подаяния, кляня свою злосчастную судьбу.

— Я думал, капитан Радич говорил вам все обо мне, — сказал он прерывающимся голосом. В этих словах робкой защиты слышался вопль сломленной человеческой гордости. Опустив голову, словно сам хотел увидеть свой жалкий облик, он добавил: — Нет, наверное, не говорил… Капитан не мог вам этого сказать… Он был взбешен, когда узнал, каким ремеслом я промышляю.