Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Германы далеко не в лучшем расположении духа вышли из кабаре, они решили немного пройтись, а потом вернуться к своей машине, оставленной неподалеку от заведения. Они не спеша приближались к месту, где стоял калека в военной форме. Госпожа Герман, первой увидевшая его, испуганно прижалась к мужу.

Нищий печально улыбнулся. Глаз его забегал и затрепетал, наполняясь слезами, словно говоря: «Простите, госпожа, я не хотел испугать вас». Ее выспавшийся родственник собрался с духом и храбро выступил вперед.

— Несчастный солдат, отчего ты прячешься в темноте? Мы должны понять твою беду.

— Сделай что-нибудь для этого несчастного, — сказала госпожа Герман мужу и зябко поежилась.

Герман и его престарелый родич полезли в карманы. Калека принял от них подаяние и пожелал спокойной ночи.

Они пошли дальше, не обернувшись на нищего. Женщина ускоряла шаг, очевидно желая подальше отойти и побыстрее забыть про встречу с калекой. Да и нищий не посмотрел на них.

Едва удалились Германы, как из заведения вышел Филипп. Он сел в такси и только было собрался объяснить шоферу, куда ехать, как тот сказал:

— Простите, мне кажется, тот человек зовет вас…

Филипп посмотрел в окно. К машине торопливо шел одноглазый. Он кричал и махал рукой, что, очевидно, означало, чтобы его подождали. В дурном настроении после встречи с Германом, а еще больше оттого, что ему ничего не удалось узнать о Васиче, Филипп и не пытался понять нищего. Предположив, что это обычный прием просителя, он достал из кармана мелочь и сказал шоферу:

— Поезжайте!

— Может, инвалид хочет что-то сообщить вам, — сказал шофер. — Вот он, уже здесь!..

Калека остановился у машины, глаз его забегал по стеклу, сквозь которое виднелось лицо Филиппа. Он постучал в окно. Филипп опустил стекло. Нищий, ничего не говоря, показывал кивком головы, чтобы тот вышел. Его настойчивую мимику Филипп воспринял лишь как призыв быть пощедрее. Выбросив в окошко приготовленную мелочь, он прикрикнул на шофера:

— Да поезжайте же, черт вас подери!

Нищий даже не взглянул на деньги, лежавшие у его ног. Машина медленно тронулась. Он шел рядом, прижимаясь головой к стеклу. На лице его сменялись гримасы, одна непонятней другой, которые, очевидно, давали знать Филиппу, что он хочет сказать ему что-то очень важное, но не может этого сделать при шофере. Машина поехала и отшвырнула его в сторону. Нищий споткнулся и упал, а машина покатила по улице, свернула возле скверика и исчезла.

Нищий поднялся и, недовольно качая головой, медленно вернулся туда, где валялись монетки.

Ганс храпел, надувая, как трубач, щеки. Кресло под ним вздрагивало в такт его храпу.

Филипп почти неслышно приблизился к стойке портье, намереваясь взять ключ от своей комнаты и при этом не побеспокоить Ганса. Но чуть скрипнула дверь, старик вскочил и невозмутимо, словно это не он храпел только что, встретил его с профессиональной ревностностью.

— Добрый вечер, господин полковник, — приветствовал он его с многозначительной усмешкой и откровенно посмотрел на большие стенные часы. — О-о, да уже половина второго…

— Я очень сожалею, что разбудил вас, Ганс, — принялся было извиняться Филипп.

— Что вы, господин полковник? Это моя служба, — прервал его тот и положил на стойку два ключа. — Нужно было терпение с ней…

Филипп взглянул на ключи и взял лишь свой.

— Мне очень жаль, Ганс… Спасибо вам, только оставьте это до другого раза. Извинитесь за меня перед девушкой…

Ганс серьезно и укоризненно посмотрел на него. Затем как-то смущенно покачал головой, словно не поверил его словам.

— Вы шутите, господин полковник, — сказал он. — Габриэла этого вам никогда не простит. Она ждет вас…

Филипп пожал плечами.

— У меня плохое настроение, Ганс. Лучше бы сегодня мне не встречаться с этой девушкой. Она меня не знает, скажите ей, что я очень неподходящий тип…

— Хорошо, господин полковник, только в следующий раз не обращайтесь ко мне со своими просьбами, — сказал он и взял ключ. — Вы поставили меня в очень неловкое положение. Габриэла не девчонка, которая легко идет на деньги… Или вы, может быть, думаете, что я и эта девушка…

Филипп только теперь понял, что Ганс всерьез рассердился и его поведение может изменить доброе расположение старика к нему, которым и впредь он мог бы пользоваться. Примирительно улыбнувшись, он перегнулся через стойку и схватил его за руку.

— Давайте мне этот ключ. Пойду посмотрю вашего ангела…

— Вы удивительный человек, господин полковник. Черт подери, кому-то на этом свете бы должны же верить, — оттаял Ганс.

Он проводил Филиппа улыбкой явного удовлетворения. Затем он уселся в кресло и сразу же захрапел, точно попросту вошел обратно в сон, прерванный Филиппом.

Темно-синий нейлоновый платок, небрежно брошенный на лампу на ночном столике, создавал приятный полумрак в комнате, наполненной запахом свежих гвоздик и тихим звучанием негритянского блюза. Патефон стоял на полу у изголовья удобной софы. Очертания женской фигуры вызывали ассоциации с натурщицей в ателье художника. Она не шелохнулась, когда ключ щелкнул в замке, а когда Филипп вошел, только повела глазами на дверь и, оглядев его, обратилась к теням на стене, очевидно занимавшим ее до сих пор.

Филипп постоял у двери, подумав, что она спит закурил и прислонился к стене, соображая, как бы ее разбудить.

— Выключатель возле вашей головы, — сказала она. — Зажгите свет, если вам надо.

— Добрый вечер, мне показалось, вы спите… — удивился он и повернул выключатель.

Ослепленная ярким светом люстры, она прикрыла глава рукой.

— Я уже потеряла надежду на то, что вы придете.

Филипп словно не слышал ее. Он смотрел на нее в замешательстве. Лицо ее показалось ему знакомым. Крохотное сомнение, что где-то он видел эту девушку, разрасталось в непонятное беспокойство. Он пристально смотрел на нее, ожидая, пока она отведет руку от лица. Длинные каштановые волосы скрывали шею и часть лица, не заслоненную рукой. И вместе с тем Филипп не мог не убедиться, что старый Ганс был прав, когда говорил, что он упустит редкий случай, если не пойдет. Теперь для него было ясно все, что касалось ее красоты. На ней была только прозрачная огненно-красная комбинация с узенькими бретельками, пересекавшими округлые плечи.

— Простите, — сказала она, опустив руку. — Я давно сижу в этом полумраке.

Голос у нее был теплый, бархатисто-мягкий, он лился, словно мечтательная исповедь, хотя говорила она о самых обычных вещах. Лицо бледное, с тенями под глазами, что говорило о накопившемся утомлении. И все-таки она была не такой, какую он ожидал увидеть: проститутку с кошачьими зрачками. Ее красивые черные глаза смотрели спокойно, с тихим ожиданием еще одной неизбежной встречи, какую уготовила ей судьба, требуя уплаты долга за красоту, которой наградила.