Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Вот тут совершенно неожиданно для себя он предложил свои услуги. Это вызвало общее оживление – ай да провинциал, анахорет, не от мира сего! Каково утер нос деловым москвичам, вроде бы знающим все входы и выходы. На эту тему все шутили долго и со вкусом, тем более что в отношении его жизни в городе Ц. проявляли подчеркнутый такт и почти не касались ни самой этой жизни, ни мотивов, побудивших его перебраться. Он подумал, что, верно, на этот счет строились всякие предположения и предлагались любые версии.

Но оставшись один, он задал себе вопрос: зачем он вылез? Только ли из бескорыстных побуждений увековечить память учителя? Или чтобы иметь достойный предлог ее увидеть? Поди разберись.

Он узнал ее служебный телефон, звонил несколько раз, но каждый раз непреклонная женщина сообщала, что та, кого он добивается, либо отсутствует, либо занята. Тогда он попросил передать, кто звонит, и в следующий раз его соединили.

Он не сразу узнал ее голос, снова ему показалось, что он стал на регистр ниже, впрочем, звучал он довольно приветливо. Обращалась она к нему по имени-отчеству, но на “ты”, удивилась, что в Москве, похвалила за то, что вспомнил, попеняла, что поводом было дело, и сказала, что охотно с ним встретится.

Он спросил адрес ее учреждения, но она коротко рассмеялась. Ну зачем, было б слишком официально, обстановка не больно располагает к непринужденному разговору. Что он скажет, коли им вместе поужинать? Он сказал, что, конечно, так было бы лучше, и уж если время ей позволяет… Она заметила, что иначе она бы не стала его приглашать. Где бы ей хотелось устроить трапезу? В ответ она легко усмехнулась – до ресторанов она не охотница, часам к семи ждет его у себя. Только она уже живет не там, где когда-то праздновали новоселье. Он догадывается. Отлично. Бери листок, записывай адрес.

Остаток дня у него прошел в самых беспорядочных мыслях. Какой она стала? Как вести себя с ней? Голос ее изменился разительно, высокие нотки совсем исчезли.

Когда стемнело, он купил шампанского и не спеша направился к ней – специально так рассчитал время, чтобы пройти часть пути пешком.

Он и сам не мог бы себе объяснить, зачем ему понадобилось таким образом как бы продлить ожидание. Должно быть, душе так было нужно.

Он шел, и Москва его обтекала, и он едва успевал отмечать исчезновение старых примет и появление новых, неведомых. Думалось и о том, как странно складывается порой судьба, мог ли он знать лет десять назад, что пройдет по этим улицам гостем? Теперь к самым памятным своим датам он может прибавить и этот день, когда на исходе седьмого часа он шагает по тихому переулку с бутылкой шампанского в руке, и легкой снежок любовно ложится на совсем уж белый воротник шубы. Он ощущал в себе тревожную юношескую легкость, непонятный, похожий на предчувствие трепет, точно и впрямь могла снова вспыхнуть душа.

Ему и верилось и не верилось, всего только несколько шагов и – состоится эта встреча, к которой, теперь это стало ясно, он готовился столько лет. И не надо ее торопить, продли сколько можно эти минуты, даже горечь их благодатна.

Непознаваемо далеко вдруг оказался город Ц., а женщина, когда-то давшая ему счастье, была почти рядом, рукой подать. И вновь, как в день приезда в Москву, медленно повторил про себя: боже, как мало мы взрослеем. Ни грана мудрости не пришло. Как прежде – неутоленные страсти и желание перемен.

И как неизбывна эта наивность, может быть, в ней и состоит суть человеческого естества? Лишь злоба с успехом ее заменяет, но ведь и в злобе много наивного. И в ней все та же неутоленность, только воинственно агрессивная, возлагающая вину на весь мир.

Но в эти минуты не хотелось думать о темных страстях. И, глядя на поспешавших прохожих, он с нежностью повторил: да, дети! И как в детстве, продолжают играть в докторов, в начальников, в героев, в путешественников, в пап и мам. Как в детстве, складывают свои кубики, слушают сказки и время от времени награждают друг друга тумаками.

Было уже темно, но свет дня еще не погас бесповоротно и, словно наложенный кистью, смешивался со светом ламп и фонарей. И белый пух все падал и падал, словно хотел прикрыть собой все, что черно и смутно.

На лестничной площадке он помедлил, потом осторожно нажал на белую пуговку звонка. И будто из колодезной глубины отозвалось мелодичное эхо. Потом дверь, тихо шурша, распахнулась, и маленькая опрятная старушка ввела его в прихожую, послышались шаги, и навстречу ему вышла она в изящном кофейного цвета платье, в щеголеватых домашних туфельках, причесанная умелой рукою, с чуть заметным слоем пудры на щеках.

Он нерешительно поднес ее крупную руку к губам и невольно отметил, как постарела эта рука. Да и сама она сильно сдала, это легко было заметить, подглазье в морщинках, поблекла кожа, но какое это имеет значение, когда смотришь на родное лицо?

Впрочем, она не только утратила, что-то она и приобрела, он долго не мог определить это “что-то”, может быть, непринужденность.

Он неловко передал ей шампанское, она покачала головой, усмехнулась, потом сказала:

– Давай за стол. Я не обедала. Голодная, ужас… Хочешь руки помыть? Анна Васильевна, покажите гостю, где у нас ванная.

Потом они сидели в столовой, вместительной, с размахом обставленной, покрытой огромным, во всю комнату, совершенно бесшумным ковром. Стол был заставлен разной снедью, в пузатых графинчиках льдисто поблескивали обольстительные настойки. Она сказала:

– Ну, со свиданьицем…

И наполнила узкогорлые рюмки.

Он ел и нахваливал:

– Как все вкусно…

Она кивнула в сторону старушки, вносившей и выносившей блюда.

– Это – Анна Васильевна… кудесница.

С интересом разглядывая его, заметила:

– А тебя не то чтоб нельзя узнать… Периферия, она полезна… Вот я постарела… да нет, не спорь… Женщина это лучше знает.

– А где твой муж? – спросил он осторожно.

– Услала, чтобы нам не мешал, – она рассмеялась. Потом, откинувшись на спинку стула, сказала уже серьезно: – Муж в отъезде. Вторую неделю.

– Соскучилась? – спросил он сочувственно.

Она легко пожала плечами.

– Такая уж система жизни. То он куда-то летит, то я… Супружеский долг исполнять некогда.

Неожиданно он покраснел и подосадовал на себя. Она наблюдала за ним с улыбкой, и его смущение ее развеселило. Шутливо посетовала:

– Ну вот какой… сразу и в краску… Нельзя и пожаловаться по старой дружбе.

Кофе пили в соседней комнате. Она зажгла лампу на угловом столике, и в мягком неназойливом свете ее лицо показалось ему усталым и грустным…

– Расскажи мне, как ты живешь, – попросила она.

Он задумался.

– Не знаю, что и сказать. Работаю.

– Работать вполне ты мог и в Москве.