Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

«В сущности каждый из нас представляет собой вместительную кладовку, набитую доверху всякой утварью. Есть в ней истинные богатства, есть вещи, имеющие свою цену, есть безделки, не стоящие и гроша, есть и то, чего не должно бы быть вовсе, но мы, подобно отчаянным скрягам, храним все – и нужное и ненужное, точно про черный день, про запас. Может не хватить целой жизни, чтоб разобраться во всем, что накоплено, и, стало быть, разобраться в себе самом.

Меж тем для того или иного многодумца наступает однажды рубежный час, когда становится необходимым выбросить за порог всю заваль, все блестящие елочные украшения, все застрявшее барахло и ответить на самый трудный вопрос для натуры самолюбивой и честной (не такое уж частое сочетание) – что важней: научить или научиться?

Вопрос этот сложнее, чем кажется, а ответ определяет судьбу. Кандидат в пророки либо в лидеры стремится научить, потенциальный художник озабочен тем, как выразить себя, искатель истины готов сесть за парту. Надо сказать, что этого последнего часто представляют себе мудрецом в бочке. Неверно. Философы и сами сплошь и рядом претендуют на мессианство, а самовыражаются, как поэты. Искатель рисуется совсем в ином облике – это странник с душою вечного ученика. Теперь представьте себе человека, совершившего такой крутой поворот, как наш друг. Что должен был он чувствовать и какую жизненную позицию мог он избрать после того, как несколько схлынуло то эйфорическое состояние, в котором он находился накануне и во время своих решительных шагов?

Безусловно, предпринятая им ревизия всех ценностей, составлявших его арсенал, обеспечивших ему его место под солнцем и долгий срок бывших предметом его гордости, этот суровый пересмотр не мог не привести его к новому состоянию.

Теперь почву под ногами ему давала не былая уверенность, а, как это ни странно, повышенная скромность, критическое отношение к собственной личности, определенное смирение перед тем непонятным, что еще предстояло постичь. Надо сказать, что в известной мере это осложнило его положение в городе Ц. Разумеется, высокомерие всех огорчило бы, но от него ждали тактично продемонстрированного превосходства – тогда бы он оправдал ожидания. Нужно учитывать, что уж сам его переезд породил толки, причем не всегда для него лестные. Одно дело – застольные приглашения, адресованные столичному гостю, другое дело – принять человека, сделавшего поступок, совершенно необъяснимый, если конечно, за ним не стояли какие-либо неизвестные обстоятельства.

Но допустим, со временем эти сомнения удалось бы рассеять, – в конце концов, у больших людей бывают свои чудачества, а порой перемена мест диктуется и вполне объяснимыми причинами, например, пошатнувшимся здоровьем.

Тех людей, которые должны были образовать его новый круг, пожалуй, устроила бы такая версия, и при его проверенном обаянии они в конечном счете согласились бы на его духовное руководство. Но как раз он совсем не стремился стать солнышком в этой системе и никак не хотел поощрять подобный гелиотропизм. В самом деле, стоило ль убояться собственной удачливости, отказаться от сложившегося образа жизни для того, чтобы расцвести в городе Ц.? Поистине это был бы фарсовый финал столь драматического бунта.

Поэтому он вежливо, но твердо отказался от роли миссионера и духовника, и это вызвало невольное разочарование. Горожанам предстал человек благожелательный, но явно неуверенный в себе, растерявший за то время, что они его не видели, даже свое незаурядное красноречие. Им и в голову не приходило, что его пресловутый дар слова вызывал у него наибольшие подозрения и, в конце концов, стал отождествляться с самой откровенной легковесностью. Первое, что он сделал, перебравшись в Ц., – отказался от каких бы то ни было выступлений, которые здесь были еще живы в памяти. Поразительное решение. Самсон, сам остригший свои власы, удивил бы меньше. Что могла означать подобная акция? Очевидно, чуть замаскированное признание собственной несостоятельности, и только. Согласитесь, других объяснений не видно. Конечно, для него нашлось применение. Было где преподавать свой предмет, да и для местных архивистов он был находкой – в умении работать с документом ему нельзя было отказать. Таким образом, эта сторона его жизни устроилась, да и жилье в результате обмена было у него достаточно удобное. Книги заняли свое место на полках, биография продолжалась.

Прошло некоторое время, и он перестал быть непременной темой городских разговоров, к нему притерлись, попривыкли, умы занимали иные события и имена, а ему того и надо было, избранная им дорожка требовала умения обойтись без излишнего внимания ближних. Это умение ему еще предстояло выработать.

Выяснилось, что для того труда, о котором он мечтал, который признавал единственно достойным и во имя которого совершил столько усилий, надо было еще созреть. Заветная папочка была отложена. Главная работа должна была быть проделана внутри его существа. Ибо труд сосредоточенный, рассчитанный на много лет, не ожидающий немедленного признания, труд, довольствующийся своей самоценностью и уповающий прежде всего на нее, требовал от автора определенного душевного строя, до которого ему было еще далеко. Вслед за папкой отправились в ящики этюды о декабристах, о ссыльных поляках, всякие другие записи-подступы, их время тоже еще не пришло.

Он подумал, что для того, чтобы отказаться от многих характеристических свойств его натуры и ограничить присущие ей немалые притязания, ему придется весьма усиленно ею заниматься. Забавное противоречие. Мыслитель гегелевской школы выразил бы подобным упражнениям решительное неодобрение. Однако сам он чувствовал в этом самостроительстве и потребность и необходимость.

Ибо мало-помалу для него становилось более отчетливым различие между индивидуальным и личностным. И если первое было связано с самоутверждением и оттого повергало его в состояние внутренней смуты и противостояния, то второе было отмечено стремлением к гармонии, к объединению с жизнью и способностью поставить себя в периферическое по отношению к ней положение, прежде всего к тому, что в ней истинно дорого. Разумеется, установить необходимость что-либо преодолеть еще не значит преодолеть, но, во всяком случае, он ощутил в себе некоторый обрадовавший его сдвиг, ту примиренность с прошлым, которая была пусть первым, но чрезвычайно важным достижением. По крайней мере, ему хотелось так думать.

Он вспоминал о ней без враждебности. А ведь как близко ходил он от темных бездн! И вот всякая агрессивность ушла, была только боль. Удивительная страница книги его бытия закончена и перевернута, он это ясно сознавал и не придавал значения фразе о каком-то испытательном сроке – обычная вежливая этикетка. Вылюбила. Отменное слово.