Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

– Это наши души встретились в загробном мире, – засмеялась она.

Против ожидания, эти слова не показались мне шуткой, – в самом деле, я испытывал нечто похожее. Я уж хотел сказать ей об этом, но спохватился, что ресторан плохое место для свидания призраков, душам не положено есть шашлык и удаляться после ужина в гостиничный номер.

Она положила ладонь на мою руку и стала рассказывать о наших товарищах, многие, оказывается, благополучно жили-поживали на тех же улицах, другая планета, как выяснилось, была населена кучей знакомых. Она рассказывала мне, как сложились их судьбы, как они все переженились, обзавелись детьми, преуспели или, наоборот, дали маху, рассказала, как они встречаются и вспоминают школу – это, впрочем, бывает редко.

– Ты хотел бы кого-нибудь повидать? – спросила она.

– Не знаю, – сказал я, – и, наверное, уже не успею.

Я действительно не знал. Мне и любопытно было, и несколько боязно. Я уже понимал, что это были бы невеселые встречи.

– Боже мой, – сказала Оля, – да это же Виктор!

Она смотрела на чернявого юношу, который, встав из-за стола, направлялся к нам, он с несколько принужденной улыбкой помахивал ей рукой.

Я не сразу понял, кто этот Виктор, и Оля, видимо, увидела, что я не понял.

– Это мой Виктор, – сказала она, – мой сын.

Хороший я гусь, подумал я про себя, столько раз она говорила о Викторе, вздыхала о Викторе, волновалась за Виктора, а я забыл, кто это такой. Но тут же я сообразил, что дело не в дурной памяти. Одно дело было узнать, что у Оли – семнадцатилетний сын, в этом не было ничего поразительного, но совсем другое дело было его увидеть и понять, что этот рослый удалец, побритый, с усиками, в непременной белой рубашке с закатанными рукавами, и есть сын моей Оли.

Пожалуй, это было одно из самых сильных моих впечатлений в родном городе. Я понял, что и в самом деле я пришелец с другой звезды.

– Знакомься, Витя, – сказала Оля, – это Константин Сергеич Ромин, когда-то мы с ним учились в одном классе.

Виктор пожал мне руку. Судя по его вялому взгляду, это сообщение не слишком его взволновало.

– У Бориса сегодня юбилей, – сказал он, – семнадцать лет жизни и столько же общественной деятельности. Все-таки редкое совпадение, нельзя не отметить.

– Константин Сергеевич приехал из Москвы, – она вернула его к моей особе, – мы не виделись столько лет, сколько твоему Борису.

Вот тут он взглянул на меня с интересом. Даже глаза его сверкнули.

– Из Москвы? – спросил он. – И надолго?

– Да нет, – сказал я, – скоро обратно.

– Константин Сергеевич в командировке, – продолжала комментировать Оля, – он известный журналист.

Но она могла уже ничего не добавлять. Я был из Москвы – этого было достаточно. Как в зеркало гляделся я в этого парня, вот, значит, каким я был – худой, нервный, с обостренным чувством достоинства, которое так часто получает щелчки в эти годы.

– А где вы там живете? – спросил Виктор.

И я постоянно задавал этот вопрос. Казалось бы, какое значение имело, где живет мой случайный собеседник, столичный житель, но адрес делал его фигуру как-то ближе и реальнее, а кроме того, какой волшебной музыкой звучали для меня эти слова: Полянка, Ордынка, Таганка.

– На Фрунзенской набережной, – ответил я.

– Здорово, – сказал он совершенно по-детски.

Но во всем остальном это был уже мужчина. Под нашим солнцем мужественность наступает быстро, а Виктор к тому же был из тех, кто проходит путь из отроков в молодые люди с особой скоростью.

Я никак не мог взять в толк, что девочка, приходившая ко мне на угол, была мамой этого молодца.

– Ну, иди к своим товарищам, – сказала Оля, – они тебя заждались.

Он еще раз пожал мне руку и, как мне показалось, нехотя удалился.

– Говорю тебе, он помешался на отъезде, – усмехнулась Оля.

– Я уже понял.

– И ведь в сущности он ребенок.

– Да?

– У него появилась девочка, он рассказывал мне каждый свой шаг. Решительно всем делится. Сказать тебе честно, я побаиваюсь нынешних девчонок. Какие-то они отчаянные.

– Не знаю, – сказал я, – здесь возможен некоторый оптический обман. Мы лучше детей, отцы были лучше нас, деды лучше отцов, а прадеды были чище и моральней, чем деды. И совершенно ясно, что первобытный человек превосходил нас по всем статьям.

– Все может быть, – она засмеялась.

– Ты отрицаешь прогресс?

– Я не отрицаю, я его побаиваюсь.

– Как нынешних девчонок?

– Вот-вот.

– Ну что же, в конце концов, они его и олицетворяют.

– Трудно сказать, кто лучше, – сказала Оля, – но уж во всяком случае, мы были старомоднее.

– Старомодность еще не целомудрие.

– Ну, – сказала Оля, – не такая уж я была грешница.

– Что и говорить, – кивнул я.

– Я бы очень не хотела, чтобы Виктор уехал, – сказала Оля.

Оркестр заиграл быструю мелодию с такими залихватскими синкопами, что трудно было усидеть на месте. Одна за другой пары выходили на паркетный пятачок перед эстрадой и начинали с искренним вдохновением выкидывать коленца. Мимо нас прошел Виктор с какой-то бледной девицей. Я вопросительно взглянул на Олю, она недоуменно улыбнулась и что-то сказала, но слов ее я не расслышал. Фишер бил в свои тарелки на совесть. Танцевали уже почти все. Много раз я наблюдал эту ресторанную самодеятельность и постепенно пришел к выводу, что в минуты этих плясок какие-то незримые путы слабеют, и человек, привыкший прятать под пиджаком свое существо, свое простодушие, свое пузо, вдруг, точно махнув рукой на все, выставляет себя напоказ. Куда теперь девались напряженность и чопорность, с какими он явился под эти люстры?..

Тут еще есть какая-то полемика с реальностью, думал я, спор с обстоятельствами. «Мы еще поживем, еще поборемся, мы еще молоды». Да, именно так.

– Виктор хорошо танцует, правда? – спросила Оля.

– Очень хорошо, – сказал я и попросил у официантки счет.

Когда мы вышли из зала, музыка еще гремела вслед. В вестибюле у лифтов мы остановились. Лифтерша выжидательно на нас посмотрела.

Оля взглянула на часы.

– Поздно, – вздохнула она.

– Детское время, – сказал я, при этом я подумал о Викторе, который танцевал за стеной.

– Пожалуй, я все-таки двинусь, – сказала Оля.

– Ну что же, – сказал я, – будь здорова.

Я наклонился и поцеловал ей руку. Это получилось излишне торжественно, и я это сразу же понял.

– Звони, – сказал я как можно небрежнее.

– Конечно, – сказала Оля.

Я смотрел ей вслед. Она прошла вестибюль, распахнула двери и вышла на улицу. Я видел, как она перешла на другую сторону и, пройдя несколько шагов, скрылась за углом.

В номере я улегся в постель и стал дочитывать рукопись Ивана Мартыновича. Сначала мне трудно было сосредоточиться, строчки плясали перед глазами, и я перечитывал их по нескольку раз – мысли где-то блуждали. Не сразу, но все же они улеглись.