Лариса Бау - Памяти Лизы Х

Впервые дом вдруг стал тесный. Шумели, Лиза вспомнила проводы Ильи, так же говорливо. Ей было и неловко, и приятно чувствовать себя центром внимания. Видно было, что ее любят, и она дорожит ими, своими соратниками.

Уходили раненые. Тот самый офицер в очках, Равиль, дневник которого был спрятан у Ходжаевых, однорукий, хромой выписался. Пришел проститься к ней домой. Сидел во дворе с цветами, ждал. Лиза разогрела картошку, накрыла стол. Он отказывался, но Лиза настаивала: вам надо есть часто.

Равиль провел в госпитале четыре месяца. Лиза вытащила осколки из его позвоночника, из ноги. Она начал ходить, хромал, но немного, и спину уже мог держать прямо. Иногда они разговаривали в госпитальном саду, курили на лестничных пролетах.

Равиль был химик из Казанского университета. До войны уехал в аспирантуру в Ленинград. Жалел, что выбрал химию, писал стихи, рассказы. Потом жалел, что писал, в общежитии были аресты. Уничтожил все свои тетради. Потом жалел, что уничтожил, надо было спрятать до лучших времен. Когда началась война, воспрял духом. Тогда многие воспряли, появилась цель, идеалы.

Он снова стал бесстрашным мальчишкой. Медали, орден. Портрет в газете. Родители гордились. Когда ранили, написал им уже из Ташкента. Мать пыталась приехать, но ее не пустили, она работала на военном заводе. Отец был в лагере, по счастью недалеко, мать навещала его. Дочек с собой не брала, боялась. Разговаривали через забор. Переписанные письма сына просовывала в щель. И газету с фотографией, где стоит орденоносный Равиль под усатым портретом. Мать его была русская, из молокан, неистово молилась вечерами, стоя на коленях у кровати. Ударялась лбом в пол. Сначала русскому богу, потом по-татарски, Аллаху. Потом просто замирала каменным истуканом, смотря в потолок. Дочки сначала смеялись, стыдили ее: ты же учительница, но после ранения брата испуганно замолчали.

В госпитале Равиль снова начал писать. По ночам. Его койка была у двери, всегда приоткрытой, света из коридора хватало. Он торопился. Не забыть ничего, никого, не забыть, как было, чтобы не врали потом, как надо.

— Мы спрятали ваш дневник, все имена вычеркнули.

Лиза пошла в другую комнату, вытащила тетрадь из тайника.

— Равиль, вы заберете его?

Офицер смутился.

— Елизавета Темуровна, простите. Это безответственно с моей стороны, и писать, и просить вас забрать. Простите меня. У вас не было неприятностей?

— Нет. Лиза, называйте меня Лиза. Вас допрашивали?

— Всех тормошили, — офицер листал дневник, — что мне делать с ним? Вот как странно. Атак не боялся, допросов боюсь. Ломает это, сам себе враг оказываешься. Не веришь никому.

— Мне поверили?

— Не знаю. Подло поступил с вами, Лиза, подставил. Вас точно не дергали?

— Нет.

— Лиза, я очень благодарен вам. Вы меня починили, и за дневник тоже.

— Равиль, Я тоже довольна, вы удачно починились! И ваш дневник мы читали без разрешения. И я, и отец. Он фамилии вычеркивал, у него есть опыт.

— Ох, я и его подставил. Лиза, я просто не знаю, как сказать, простите, и спасибо.

— Да, я поняла уже, — Лиза улыбалась, — посмотрите с другой стороны: вы оказали нам доверие.

— Каин и Авель. Каин — это человеческая душа, Авель — тело. Бренностью своей должно ограничивать душу, смирять то есть, Авелю не удалось, — Равиль впервые читал вслух, явно смущался.

— Да, я тоже запомнила эту мысль. Власть души приносит телу страдания, увечья, пытки, смерть. Тело пытается душу на место поставить.

— Война — самое всеобщее выражение иллюзии бессмертия души. Все смертны, кроме звездного неба над головой. Неужели я написал эти путаницу? — засмеялся Равиль, — Наверно, в бреду. То есть логика есть, и смысл есть, я чувствую, но слова запутались по дороге.

— Мне понятна ваша мысль. Я как раз этим и занимаюсь — борьбой за тело, которому гнилые души нанесли увечья. Высокопарно так! И по-детски немного, да? Но правда же.

Равиль перелистывал свою тетрадь. Соскучился по ней.

— Нашел стихи. Модернистские.

— Равиль, вы печальный поэт. Вам надо было родиться во Франции, и пораньше.

— И написать это в окопе первой мировой войны. Через сто лет эти стихи найдут девушки, собирающие цветы на полянах. И будут обливаться слезами над вымыслом.

— Который для нас совсем не вымысел, увы.

Они смеялись, ели остывшую картошку, пили водку и морковный чай.

— Вы откуда?

— Казань, потом аспирантура в Ленинграде. Поедете со мной в Ленинград?

— Сейчас?

— Не совсем, я должен посмотреть, что осталось. Сначала к родителям поеду, в Казань, вроде отца освободить должны, у него срок кончается.

— Ну вот, всегда не сейчас, — улыбнулась Лиза, — я тоже сейчас не могу, работа, у меня отец старый, болен. А потом не сбудется.

Лиза давно называла Ходжаева отцом.

— А вдруг сбудется? Будем писать друг другу. Я пойду, у меня поезд скоро.

Обнялись. Внезапно целовались, долго, страстно.

А потом Лиза стояла в воротах и смотрела, как он хромал по улице с рюкзаком, размахивая одной рукой.

Еще один несостоявшийся муж, — думала Лиза, — как быстро они сменяют друг друга.

Правильно написал Равиль. Лиза закрыла калитку и пошла мыть посуду.

Вот и кончилась война. Из всех уличных репродукторов неслась музыка.

Зашел сосед Матвей. Поздравлял, лез обниматься.

— Алишер ака, можете получить ваш радиоприемник обратно, надо заявление написать. Я могу поспособствовать, чтобы вне очереди.

— Спасибо, мы напишем.

Вечером подумали и решили не спешить.

— В эпоху перемен, говорил Конфуций, нужно доверять внутреннему опыту, если нет внешних причин к решению, — Ходжаев осторожничал, — посмотрим, как пойдет. Будут отдавать, не будут, начнут-передумают. Назад заберут. Еще Японская война впереди.

Пришло письмо от брата Ильдархана: сына перебрасывали на Дальний Восток, бомбить японцев. Как надолго? Может, опять на четыре года.

— Нет, Алишер ака, не может быть, там американцы рядом уже. Это недолгая война будет.

Японская война действительно была недолгой. Шавкат, Сын Ильдархана, вернулся. Целый, ни царапины, грудь в медалях. Отбомбил Европу, и даже Японию успел. Все тот же спокойный мальчик, теперь с редкой бородкой и бакенбарды отрастил после демобилизации. Приехал с гостинцами — вяленая рыба, сухая икра с Дальнего Востока, и с девушкой — худой, узкоглазой, непонятных дальних кровей. Девушка была решительная, с хриплым голосом, смеялась громко, руку пожимала сильно. Познакомился с ней на аэродроме, она заправляла самолеты.