Лариса Бау - Памяти Лизы Х

К седьмому ноября ее пригласили в соседнюю школу: пионерам полагались встречи с ветеранами войны. Она растерялась.

— Не отказывайтесь, вы тоже ветеран.

— В какой-то мере ветеран, да.

— Медали не забудьте надеть.

Школа была рядом, длинное двухэтажное довоенное здание за оградой. Во дворе высокие деревья с побеленными стволами. Ее встретили, пригласили в актовый зал. Красный бархатный занавес, портрет Ленина, «вперед к коммунизму» на кумаче. Стены, крашеные в голубой цвет до середины. Обычное советское, тысячу раз виденное: школа, госпиталь, тюрьма, исполком, гостиница, завод. Все одинаковые.

В коридоре Лиза приколола свои три медали.

— Криво у вас получилось, — директорша стала перекалывать.

Запустили детей, они шумели, теснились, пересаживались. Девочки с бантами, коротко стриженные мальчики. Первый класс, пятый класс. Старшие привычно расселись на задних рядах терпеть скучное лопотание со сцены. Сбоку встали отличницы с букетами.

На сцене уже сидел ветеран с мятом пиджаке, еще один шел, звенел медалями, Лиза была третья. Ветераны встали, учтиво предложили ей стул посередине, познакомились. Один, бывший танкист, обожженные руки прятал. Другой из пехоты — веселый громкоголосый великан.

Учителя предупредили заранее: рассказывать положительное, как победили. Детей не пугать. Без кровавых подробностей, как бы детскую войнушку. Пиф-паф, фрицы бегут, раненые вылечиваются и снова в бой рвутся. На печальное не напирать: ранен, да, но из последних сил, но в атаку, и все за ним. Боевой дух, ну вы понимаете.

Сначала выпустили отличника, отбарабанил, как все они благодарны ветеранам и партии, потом директорша представила: майор медицинской службы Елизавета Темуровна Ходжаева.

Лиза улыбнулась, решила начать шутливо.

— Надо мыть руки чистить зубы, все знают. А про зарядку по утрам как?

С задних рядов засмеялись, засвистели: делаем! И курим потом!

— Теперь давайте вопросы про войну.

— Вы лечили героев? У вас были настоящие Герои Советского Союза? И генералы лечились? Вы сами подвиги совершали? У вас пистолет был? Вы фашистов стреляли? Вам страшно было? А медали у вас это какие? И Берлин не видели? А вы маршала Жукова видели?

Теперь маршал Жуков! Про Сталина не спрашивают. Наверно, даже имени его не знают. Дети были разочарованы. Думали про фронтовой госпиталь, а тут рядом, и героев мало, и медалей мало.

После Лизы выступал танкист. Говорил медленно: ну это вот, значит, эх, старался не материться. Зато великан стал кумиром: пел походные частушки, шутил, изображал дохлых фрицев и наших могучих солдат с кулаками. Потом всех наградили букетами, сфотографировались с детьми. Ветеранов пригласили в учительскую на чай с тортом. Там королевой была Лиза, у всех что-то болело, они беспокоились и спрашивали ее. На улице великан вызвался ее провожать, взял под руку. Немного прошлись до стадиона и обратно. Поговорили о молодежи и боевом духе, атомной бомбе, ветеранских пайках из райкома к праздникам, ранней весне в этом году и еще так, ни о чем немного. Пожелали друг другу здоровья и разошлись.

Дома она вспомнила Равиля. Вот пример для рассказа пионерам. В атаку бежал с оторванной рукой. Сам перевязал портянкой, затянул зубами остановить кровь. И на себе тащил друга, пока пуля в бок не вошла. Потом три операции, начал ходить, протез руки оказался удачный и после войны вернулся к своим наукам.

Он иногда писал ей, прислал журнал, где в оттепель опубликовали его военный дневник. Теперь доктор наук, дети-внуки, почему не со мной? Пахнет от меня мертвечиной. Несет холодом. Не обаятельная я Лиза. Карамзинская, только и годная, что в пруд головой. Интересно, какая Равилева жена? Теплая хохотушка, наверно. Нарядная, в наглаженных кофточках, гордая. Или ученая, тощая в очках, и совсем некрасивая, хуже Лизы во сто раз.

Равиля пустили за границу в Австрию на коференцию. Он купил Лизе австрийский подарок — шелковый платок и альбом фотографий Вены. Передал с другом, который ехал в Ташкент в аспирантуру. Лиза с удивлением рассматривала книгу, новые здания на знакомых площадях, новый бункер в парке — страшная бетонная башня. Трамваи уже совсем другие, Шенбрунн, фонтан, парк — так знакомо, она гуляла там с няней, разговаривали по-немецки, нарядная австрийская девочка с нарядной австрийской дамой. Люди другие совсем, быстрые, яркие, у всех длинные волосы, короткие платья. Вена ее детства запомнилась кукольным городом, где никто не спешил, в кондитерских кукольные дамы в шляпах и кружевных перчатках медленно пили кофе из маленьких белых чашек, запивали водой из хрустальных стаканов. Тренькал деревянный трамвай с кукольным вожатым в фуражке и коричневом кителе. На башне били часы. Кукольные дети прогуливались в парке. А потом раз, смахнули их рукой, и нет никого: кукольный городок накрыла война.

Но Лиза не видела этого, ее увезли строить коммунизм. Или социализм сначала? Она уже не помнит этих подробностей.

Вечерами уже не нужно никого кормить, мыть, давать таблетки. Сама по себе. Пробовала вязать, но это не занимало голову. Телевизор мешал. Радио она разлюбила с войны. Нервничала от него.

Не надо жить каждый день, это излишне. Это утомляет и лишает сил. Так, в «минуты роковые» сбоку пробежать, и все, достаточно на одну жизнь.

Стала перечитывать старую литературу.

Советскую она не любила, не доверяла. Ее раздражали ликущие вруны ее молодости, а потом, когда задышали вроде спокойнее, появились подноготные. Временщики все, и те, и другие. Сейчас прикрикнут, и заткнутся снова. Залебезят: мы про мелких и плохих писали, не про гигантов с идеалами. Читая советское, она не могла узнать свое, своих чувств и мыслей. Как будто написано было нечестно, или фантастически, или уходила земля из под ног: если это есть, и было, то как же без меня? Почему без меня? В иностранных книгах было понятно, почему без нее. Печально, но объяснимо. А тут, в советских романах, при узнаваемых столах с клеенкой, буфетах, сахарницах, в узнаваемых троллейбусах и синих купейных вагонах, в бесконечных серых плащах, кепках, платках, с авоськами, папиросами, среди уверенных, вросших в советскую жизнь до последней жилы, принимающих ее как данность, среди них она не находила себя.

Лиза стояла возле книжного шкафа, трогала темные корешки книг. Обычный набор русских писателей. Вдруг по-детски стала примеряться к героям. Не хотелось женщиной у Толстого, они у него неинтересные, жертвы, истерички. Если примериться на толстовских мужчин? И мужская часть там дурацкая, невзрослеющий Пьер, савонаролистый Левин, потерянный старик Каренин, жалкий Иван Ильич, ну вот, наверняка, рак поджелудочной, больной и мертвый.

Она, скорей, Андрей Болконский, посторонний, похожий на героя Камю… Да, Болконский в серой русской погоде, не обязывающей к слепящей ярости. Нет, он презирающий, неприятный.