Ын Хигён - Тайна и ложь

— Она, наверное, сказала и о том, кто ее мать?

— Да.

— Ты об этом спросил?

— Да. Она живет одна в доме престарелых.

— Ты, брат, такую активность проявил в делах семьи, что я впервые воспринимаю тебя как старшего брата.

Прежде чем найти стакан, Ёну отпил прямо из бутылки и, даже не подумав поставить ее, так и держал в руке. Взгляд его по-прежнему был направлен вдаль.

— Мы ее знаем?

— Не знаем, но…

Ёнчжун замолчал. Он не мог найти слов, чтобы точнее выразиться, и в нем даже поднялось раздражение в ответ на иронию Ёну. Тот не мог не выразить бурно свои эмоции и высказать все, что думает по поводу того, что узнал, но выразить все это по-другому было бы просто капризом. По мнению Ёнчжуна, Ёну был слишком впечатлительным и простодушным для того, чтобы выдержать удар, узнав тайну отца. Молчание затянулось надолго.

— Ладно, — Ёну вскочил, — не говори! Знай только сам! И слышать не хочу!

— Не веди себя как ребенок.

Ёнчжун тоже поднялся следом, распрямив колени.

— Отношения между нашей семьей и семьей Чхве плохие, но были и дела, о которых мы не знаем.

— Ты хочешь сказать, что это женщина из семьи Чхве?!

Голос Ёну прозвучал тонко и резко, словно крик. Ёнчжун постарался ответить спокойно:

— На самом деле я не собираюсь посылать фотографии в Канаду, достаточно просто отправить деньги, продав дом. Пойдем, заключим договор и вернемся в Сеул.

— Ты хочешь дочери семьи Чхве отдать дом?!

— Она и отцу также приходится дочерью. Из столкновения отца с этими Чхве ничего хорошего не вышло. А мы только зря копаемся в личной жизни умершего человека.

— Ты, брат, наверное, забыл, как семья Чхве поступила с отцом, когда мы уехали оттуда. Я еще думал, что отец поплатился за какую-то свою непомерную вину. Думал, он совершил какое-то грандиозное мошенничество или даже убил кого-то. И что? Почему отец из-за этого должен был на коленях молить Чхве о пощаде? Что, отец один виноват в этом деле?

— Значит, ты считаешь, надо было сделать так, чтобы все люди поселка узнали и показывали на нас пальцем, чтобы отца вызвал старший дядя и избил, чтобы мать ушла из дома, — так надо было сделать? Если дело получило бы огласку, то и семье Чхве, чтобы защитить честь, не удалось бы отделаться так легко. Дело закончилось тем, что отец решил один отвечать за все.

— Ну а дом тогда почему он им отдал?

— Это его особый метод избавляться от проблем. А ты, оказывается, на самом деле не знаешь отца.

Вдруг голос Ёну стал высоким:

— Откуда я могу знать его?! Разве я его сын?! Для отца только ты был сыном!

Ёнчжун прикусил губу и почувствовал, как его терпению пришел конец.

— И что? Поэтому отец вот так всю жизнь бегал за тобой и прикрывал все, что ты вытворял? Ведь все твои проблемы за тебя решал отец. Я исполнял все, что приказывал отец, но добиваться своего всегда должен был сам. И разве только отец? Ты только и делал, что устраивал скандалы, а люди не меня — тебя любили. Мне никто не помогал.

— Да, ты старший сын в семье, умный, поэтому считал, что всё естественно должно принадлежать тебе, ведь так? Даже когда у меня появляются какие-то осколки, тебе и тогда кажется, что это у тебя отнято, и тебе становится жалко, да? Говоришь, все меня любили? Да ты же, брат, эгоист, который даже спасибо не говорит людям, когда они заботятся о тебе, а когда внимания к тебе хоть немного меньше, ты страдаешь, как будто лишь ты один безразличен всем. Выпендриваешься только, а знаешь ли ты на самом деле, что это такое — когда тебе одиноко и тяжело?

— Это ты, что ли, — действительно одинокий человек, которому тяжело? А не ты ли как раз выпендриваешься?! Шлялся где вздумается, жил как захочется и без надобности выступал вдоволь, как будто имелась серьезная причина для протеста. И учиться не надо было, и жить с оглядкой на отца не надо было. Пока я как проклятый дни и ночи просиживал штаны над уроками, боясь, что меня обойдут другие, ты только кулаками работал и шлялся где попало, а отец лишь о тебе беспокоился.

— До конца упрямо все свое твердишь. Да это именно ты делал все, что хотел! Что бы ты ни просил — все для тебя делали.

— Потому что я ни разу и слова не сказал того, что не нравилось отцу. Это я, что ли, попал в аварию и потом просил оплатить больничные расходы или это я выпрашивал себе мотоцикл? Я делал все как велел отец, а не так, как сам считал нужным.

— Думаешь, так только ты делал, брат? А я так не делал, да? Что я такого мог делать по своему желанию? Драться? Если можно было обойтись без драки, не дрался, — кому это нужно? Да что ты понимаешь?! Что может понимать равнодушный человек, всю жизнь думающий только о себе, которому все равно, страдают рядом с ним близкие или нет, который жил, делая все что душе угодно, а?! Наверное, во что бы то ни стало хочешь от меня услышать, на чьей стороне был отец? Ну хорошо, скажу! Вещи, оставленные в наследство, которые отец велел передать тебе, все я украл. Там и барабан был. Ты хоть знал, что отец играл на буке ? Он всегда тебя ждал. Как только дома раздавался звонок в прихожей — смотреть было противно — так тут же оставлял свои дела и прислушивался. И в больничной палате: скрипнет дверь, и видно, как двигаются его зрачки, даже когда глаза были закрыты. Но ты ни разу не пришел. Ни разу! Могилы отца нет, а сейчас ты и дом отца продаешь. Ты, будучи старшим сыном, убил себя и говоришь, что жил ради отца? Я ни за что не отдам тебе отцовский барабан! Ничего из его наследства я не отдам тебе. Ты недостоин его! И вообще, ты никто! Тебя нельзя называть старшим сыном!

— Ты, щенок! Это была воля отца — продать дом! Что ты понимаешь вообще в жизни? Ты бестолочь, и за всю жизнь так и не поумнеешь!

Ёну с силой отшвырнул бутылку, которую держал в руке. Одновременно со звуком разбившегося стекла они бросились друг на друга, и в следующее мгновение вместе упали на могилу и покатились по земле. Началась ожесточенная драка, и сила, окрасившая их лица в красный цвет, очевидно, была соткана из алкоголя, вечерних лучей заходящего солнца и мысли убить друг друга. Их губы потрескались, волосы торчали во все стороны, одежда порвалась, колени были разбиты. Неожиданно силы их оказались равными.

Ёнчжун из последних сил сумел оттолкнуть схватившего его за ногу Ёну и побежал, запинаясь, с льющейся из носа кровью, наверх к вершине холма. Обнаружив каменную лестницу, ведущую в сторону леса, Ёнчжун как сумасшедший стал карабкаться наверх. Он увидел, как Ёну поднялся и побежал за ним, пробираясь сквозь ветки деревьев. У каменной лестницы было довольно много ступеней. Он поднялся наверх, наступая на каждую из них, и оказался рядом с ухоженными могилами. Виднелись могильные холмы и надгробные стелы. Было ясно, что на самом верху могилы прадеда и прабабушки, во втором ряду — дедушки и бабушки, а третий ряд могил принадлежал старшим дядям и их женам. Ёнчжун подошел и остановился у правой крайней могилы, на которой почти не было дёрна и поэтому проглядывала земля. Он почувствовал присутствие Ёну, — тот подошел, шатаясь, и остановился сзади. Пуговицы на его рубашке отлетели, одежда вся разорвалась. Они молча стояли некоторое время, читая надписи, высеченные на стелах. Слышалось только их тяжелое дыхание, то учащенное, то замедленное.