Джоанн Харрис - Джентльмены и игроки [litres]

– Пожалуйста, – попросил он. – Мне нужно знать.

– Зачем?

– Он был моим учеником.

Так просто, так обезоруживающе. Мой ученик . Внезапно захотелось, чтобы он вообще сюда не приходил, или же надо было разделаться с ним, как с Кином, легко и без нервотрепки. Да, ему было плохо, но это мне сейчас не хватало воздуха, это на меня готова была обрушиться лавина. Я хотела рассмеяться, в глазах у меня стояли слезы. Неужели после всех этих лет Рой Честли обвиняет себя ? Как это благородно. Как это ужасно.

– Вы еще скажите, что он был вам как сын.

Голос дрожал, и насмешка плохо удалась. Честно говоря, меня просто трясло.

– Мои погибшие мальчики. – Он пропустил насмешку мимо ушей. – Тридцать три года в школе, а помню каждого. Их фотографии на стене у меня в гостиной. Их имена у меня в журналах. Хьюит в семьдесят втором.

Констебль в восемьдесят шестом. Джеймстоун, Дикин, Стейнли, Паулсон… Коньман… – Он помолчал. – И конечно, Митчелл. Разве я мог о нем забыть? Маленький мерзавец.

Знаете, иногда это случается. Невозможно любить их всех, хоть и стараешься относиться к ним одинаково. Но иногда попадается такой – вроде Митчелла или Коньмана, – что, как ни старайся, полюбить его невозможно.

Исключен из предыдущей школы за то, что соблазнил учителя, избалован донельзя родителями, лжец, наркоман, мастер манипулировать людьми. Да, он был умен – даже обаятелен. Но я знал, что он собой представляет, и сказал ей об этом. Испорчен до мозга костей.

– Вы не правы, сэр, – возразила она. – Леон был моим другом. Лучшим из всех. Я была ему небезразлична – он любил меня, – и если бы вы не закричали тогда…

Сейчас она говорила отрывисто и впервые за все время, что я знал ее, не владела своим голосом и срывалась на крик. Лишь тогда до меня дошло, что она собирается убить меня – так глупо, по правде говоря: ведь я должен был это понять сразу, когда она мне призналась. Вероятно, мне было страшно – но, несмотря на это, несмотря на боль в боку, единственным чувством, заслоняющим все остальное, было раздражение, которое вызывала у меня эта женщина, как если бы блестящий студент сделал простейшую грамматическую ошибку.

– Сколько можно быть ребенком? – обратился я к ней. – Леону были все безразличны, кроме него самого. Ему нравилось использовать людей. Он этим и занимался: натравливал их друг на друга, заводил, как игрушки. Не удивлюсь, если залезть на крышу было его идеей – просто посмотреть, что из этого выйдет.

Она резко вдохнула – точно прошипела кошка, и я понял, что переступил границы дозволенного. Но тут она засмеялась, снова овладев собой.

– Да вы сами настоящий Макиавелли, сэр.

Я принял это за комплимент, о чем ей и доложил.

– Так и есть, сэр. Я всегда вас уважала. Даже сейчас я считаю вас противником , а не врагом.

– Осторожно, мисс Дерзи. Вы вскружите мне голову.

Снова я услышал ее смех – ломкий звук.

– Даже тогда я хотела, чтобы вы меня увидели. – Глаза ее вспыхнули. – Я хотела, чтобы вы знали …

И она рассказала, как слушала мои уроки, листала содержимое моих папок, создавала свой запас из разрозненных зерен богатой сент-освальдской жатвы. Меня на время унесло под ее рассказы – боль в боку утихла – о тех днях, когда прогуливались уроки, о позаимствованных книгах, украденной форме, нарушенных правилах. Она, как наши мыши, соорудила себе гнездо в Колокольной башне и на крыше, подбирая себе на корм крупицы знания где только можно. Она изголодалась по знаниям и была ненасытна. А я, не подозревая об этом, стал ее magister, которого она выбрала в тот миг, когда я впервые заговорил с нею в Среднем коридоре, и теперь она выбрала меня, чтобы обвинить в смерти ее друга, самоубийстве ее отца и многих других несчастьях в ее жизни.

Такое иногда случается. Так бывало у многих моих коллег в то или иное время. Для учителя, который работает с впечатлительными подростками, это неизбежно. Конечно, с женской частью нашего персонала это происходит чуть ли не ежедневно, с остальными, слава богу, лишь от случая к случаю. Мальчишки есть мальчишки, и порой они зацикливаются на ком-нибудь из учителей (мужского или женского пола) – порой даже называют это любовью. Это случалось со мной, с Китти, даже со старым Зелен-Виноградом, который однажды полгода не мог отделаться от чрезмерного внимания со стороны юного ученика по имени Майкл Смолз – тот под любым предлогом разыскивал его, занимал все его время и в конце концов (когда его деревянноликий герой не оправдал немыслимых ожиданий) начал постоянно жаловаться на него мистеру и миссис Смолз, которые (после череды катастрофических троек) забрали сына из «Сент-Освальда» и перевели в другую школу, где он угомонился и немедленно влюбился в молодую учительницу испанского языка.

Теперь, видимо, я оказался в той же ситуации. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять: эта несчастная молодая женщина выбрала меня примерно так же, как юный Смолз – Зелен-Винограда, приписав мне свойства, а теперь и ответственность, которые никак не подходили моей роли. И что еще хуже, она проделала то же самое с Леоном Митчеллом, который после смерти обрел такой романтический ореол, о котором даже не мечтает ни одно живое существо, будь оно хоть святым. Соревноваться с ним я никак не мог. И разве можно одержать победу в борьбе с мертвым?

И все-таки раздражение не уходило. Понимаете, это такое расточительство , такое чудовищное расточительство. Мисс Дерзи так молода, умна, талантлива, перед ней должна расстилаться яркая, многообещающая жизнь. Вместо этого она приковала себя, как старый центурион, к развалинам «Сент-Освальда», к этой позолоченной фигурке на носу корабля – Леону Митчеллу, мальчику, замечательному лишь своей посредственностью и способностью глупо растрачивать свою молодую жизнь.

Я пытался ей это сказать, но она не слушала.

– Из него вышел бы замечательный человек, – упрямо заявила она. – Леон был особенный. Не такой, как все. Он был вольный. И не играл по обычным правилам. Люди его бы запомнили.

– Запомнили? Очень может быть. По правде говоря, я не встречал никого, кто принес бы людям столько несчастий. Бедная Марлин. Она знала правду, но он был ее сыном, и она любила его, что бы он ни вытворял. И этот учитель в его прежней школе… Преподавал художественную ковку, женатый человек, глупец. Леон погубил его. Из эгоизма, из простого каприза, когда ему наскучили его ухаживания. А жена этого человека? Она тоже была учительницей, а в этой профессии человек становится виновен из-за связи с виновным. Две жизни разрушены. Один человек в тюрьме. Брак распался. А та девочка – как ее звали? Ей было не больше четырнадцати. Все они – жертвы легких забав Леона Митчелла. И еще я, Слоун, Грахфогель, Дивайн – и вы, мисс Дерзи. С чего вы взяли, что вы не такая, как все?