Владимир Сорокин - Ледяная трилогия

Черный фломастер. Аккуратный почерк.

Белая «Волга». Свернула на лесную дорогу. Проехала триста метров. Свернула еще раз. Встала на поляне.

Березовый лес. Остатки снега. Утреннее солнце.

Из кабины вышли двое.

Ботвин:39 лет, полный, блондин, голубые глаза, добродушное лицо, спортивная сине-зеленая куртка, сине-зеленые штаны с белой полосой, черные кроссовки.

Нейландс:25 лет, высокий, худощавый, блондин, решительно-суровый, голубые глаза, острые черты лица, коричневый плащ.

Они открыли багажник. Там лежала Николаева:22 года, смазливая блондинка, голубые глаза, короткая лисья шуба, высокие сапоги-ботфорты черной замши, рот залеплен белым пластырем, наручники.

Вытащили Николаеву из багажника. Она сучила ногами. Подвывала.

Нейландс достал нож. Разрезал шубу на спине. И на рукавах. Шуба упала на землю. Под шубой было красное платье. Нейландс разрезал его. Разрезал лифчик.

Средних размеров грудь. Маленькие соски.

Подвели к березе. Стали привязывать.

Николаева нутряно завопила. Забилась в их руках. Шея и лицо ее побагровели.

— Не туго. Чтоб дышала свободно. — Ботвин прижимал дергающиеся плечи к березе.

— Я туго не делаю. — Нейландс сосредоточенно работал.

Закончили. Ботвин достал из машины продолговатый белый футляр — холодильник. Открыл. Внутри лежал ледяной молот: аккуратная увесистая головка, деревянная рукоять, сыромятные ремешки.

Нейландс вынул из кармана рублевую монету:

— Орел.

— Решка, — примеривался к молоту Ботвин. Нейландс подбросил монету. Упала. Ребром в снег.

— Вот тебе, бабушка, и женский день! — засмеялся Ботвин. — Ну что, вторую?

— Ладно, — махнул рукой Нейландс. — Стучи.

Ботвин встал перед Николаевой.

— Значит, детка моя. Мы не грабители, не садисты. И даже не насильники. Расслабься и ничего не бойся.

Николаева скулила. Из глаз ее текли слезы. Вместе с тушью ресниц. Ботвин размахнулся:

— Гово-ри!

Молот ударил в грудину. Николаева крякнула нутром.

— Не то, детка, — покачал головой Ботвин. Размахнулся. Солнце сверкнуло на торце молота.

— Гово-ри!

Удар. Содрогание полуголого тела.

Ботвин и Нейландс прислушались.

Плечи и голова Николаевой мелко дрожали. Она быстро икала.

— Мимо кассы, — хмурился Нейландс.

— На все воля Света, Дор.

— Ты прав, Ыча.

В лесу перекликнулись две птицы. Ботвин медленно отвел в сторону молот:

— Детка… гово-ри!

Мощный удар сотряс Николаеву. Она потеряла сознание. Голова повисла. Длинные русые волосы накрыли грудь.

Ботвин и Нейландс слушали.

В посиневшей груди проснулся звук. Слабое хорканье. Раз. Другой. Третий.

— Говори сердцем! — замер Ботвин.

— Говори сердцем! — прошептал Нейландс. Звук оборвался.

— Было точно… подними голову. — Ботвин поднял молот.

— Сто процентов… — Нейландс зашел сзади березы. Приподнял голову Николаевой, прижал к шершавому холодному стволу. — Только — деликатно…

— Сделаем… — Ботвин размахнулся. — Гово-ри!

Молот врезался в грудину. Брызнули осколки льда.

Ботвин прильнул к груди. Нейландс выглянул из-за березы.

— Хор, хор, хор… — послышалось из грудины.

— Есть! — Ботвин отшвырнул молот. — Говори, сестричка, говори сердцем, разговаривай!

— Говори сердцем, говори сердцем, говори сердцем! — забормотал Нейландс. Стал суетливо рыться по карманам: — Где? Где? Куда… ну где?

— Погоди… — захлопал себя по карманам Ботвин.

— Тьфу, черт… в машине! В бардачке!

— Блядь…

Ботвин метнулся к «Волге». Поскользнулся на мокром снегу. Упал. На грязную бурую траву. Быстро подполз к машине. Открыл дверь. Выдернул из бардачка стетоскоп.

Звук не прерывался.

— Скорей! — выкрикнул Нейландс фальцетом.

— Зараза… — Ботвин подбежал. Грязной рукой протянул стетоскоп.

Нейландс сунул концы в уши. Прижал стетоскоп к фиолетовой грудине.

Оба замерли. Далеко пролетал самолет. Перекликались птицы. Солнце зашло за тучу.

В груди у Николаевой хоркало. Слабо. Равномерно.

— Ди… ро… аро… ара… — зашептал Нейландс.

— Не горячись! — выдохнул Ботвин.

— Ди… ди… ар. Диар. Диар. Диар! — облегченно выдохнул Нейландс. Скинул стетоскоп. Протянул Ботвину.

Тот неловко вставил в уши. Пухлая грязная рука прижала черный кругляшок к грудине.

— Ди… эр… ди… эро… диар. Диар. Диар. Диар.

— Диар! — кивал худощавой головой Нейландс.

— Диар, — улыбнулся Ботвин. Провел выпачканной в земле рукой по лицу. Засмеялся. — Диар!

— Диар! — Нейландс хлопнул его по плечу.

— Диар! — Ботвин ответно стукнул в грудь.

Они обнялись. Покачались. Оттолкнулись друг от друга.

Нейландс стал резать веревки. Ботвин кинул молот в футляр. Снял с себя куртку.

Освободили бесчувственную Николаеву от веревок. И от наручников. Завернули в куртку. Подняли. Понесли к машине.

— Молот не забудь, — сопел Ботвин. Уложили Николаеву на заднее сиденье.

Нейландс захватил футляр с молотом. Кинул в багажник.

Ботвин сел за руль. Завел мотор.

— Погоди. — Нейландс шагнул к березе. Расстегнул брюки. Расставил ноги. Николаева слабо застонала.

— Очнулась. Диар! — улыбнулся Нейландс.

Струя мочи ударила в березовый ствол.

Николаева проснулась от прикосновения.

Кто-то голый и теплый прижимался к ней.

Она открыла глаза: белый потолок, матовый плафон, край окна за полупрозрачной белой занавеской, курчавые светлые волосы. Запах. «After shave lotion». Мужское ухо с приросшей к щеке мочкой. Мужская щека. Хорошо выбритая.

Николаева зашевелилась. Скосила глаза вниз: край простыни. Под простыней ее голое тело. Громадный синяк на груди. Ее ноги. Смуглое мускулистое мужское тело. Прижимается. Обвивает ее руками. Поворачивает ее на бок. С силой прижимается своей грудью к ее груди.

— Послушайте… — хрипло произнесла она. — Я не люблю, когда так делают…

И вдруг оцепенела. Тело ее содрогнулось. Глаза полуприкрылись. Закатились по веки. Мужчина тоже замер. Вздрогнул, дернул головой. И оцепенел, прижавшись.

Прошло 37 минут.

Рот мужчины открылся. Из него раздался слабый хриплый стон. Мужчина пошевелился. Разжал руки. Повернулся. Скатился с кровати на пол. Бессильно вытянулся. Всхлипнул. Тяжело задышал.

Николаева вздрогнула. Засучила ногами. Села. Вскрикнула. Прижала руки к груди. Открыла глаза. Лицо ее было пунцовым. Из открытого рта вытекла слюна. Николаева всхлипнула и заплакала. Плечи ее вздрагивали. Ноги ерзали на простыне.

Мужчина со стоном выдохнул. Сел. Посмотрел на Николаеву.

Она плакала, бессильно вздрагивая.

— Хочешь соку? — тихо спросил мужчина.

Она не ответила. Испуганно взглянула на него.