Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

«Забудь, забудь», – приказывала она себе. И, свободная от прежних оков, бежала на свидания, принимала цветы и улыбки, приглашала подняться в квартиру «на чашечку кофе». Она решала, когда, как и с кем. Сила власти опьяняла. Мужчины перестали пугать Аду, и оказалось, что среди них полно приятных парней.

Арабский язык вливался в нее, как вода в пакет для льда, заполняя подготовленные формочки, прочно застывая в мозгу. Через месяц в Дубае она без труда понимала разговоры на улицах, могла ответить что-нибудь едкое или ругнуться на арабском. Еще через три месяца могла вести содержательные беседы и даже писать. Но на работе основным языком был английский. Уж тут-то у нее вообще никаких проблем не возникало.

Ей нравился здешний образ жизни. Нравилось, что раскованные, конечно по арабским меркам, жители Дубая совсем не похожи на жутких снобов – жителей Шарджи, а ведь между этими эмиратами уже нет границы – сплошная городская застройка. Граница проходит по людским нравам, обычаям. Смешно было наблюдать, как рафинированная арабская домохозяйка из Шарджи неодобрительно поджимает губы, увидев выпущенные из-под головного платка высветленные до желтизны локоны дубайской девицы.

Ада с удовольствием пробовала на вкус жизнь cabin crew – членов экипажа: работа по графику, половину месяца проводишь дома, половину – за границей, в пятницу отрываешься в клубах, которые тоже заполнены «летающими человечками», твоими коллегами – пилотами, стюардами и стюардессами.

Она оценила и традиционную женскую восточную одежду – нет ничего лучше абайи, когда нужно рано утром выскочить в парикмахерскую, чтобы уложить волосы или сделать маникюр. Ада накидывала черную хламиду прямо на пижаму с «хэллоу китти» и ныряла в ближайший косметический салон.

Ее ждал и рейс во Флоренцию. Ада даже не стала отсыпаться в гостинице после полета, сразу помчалась к вилле без названия. Вилла пустовала. Ржавели прутья ограды. Ветер водоворотами кружил сухие листья по двору.

Во всех городах, в которых она бывала, обязательно заглядывала в картинные галереи. И в большие национальные выставочные залы, и в маленькие подвальчики в сердце города. В Старой Берлинской галерее наткнулась на картину Арнольда Бёклина «Остров мертвых» и застыла с памятью о доме на губах. Выборг. Парк Монрепо. Остров-некрополь Людвигштайн, будто Бёклин рисовал его с натуры.

Остров-некрополь – пустые глазницы гробниц, облупленная капелла. Перевозчик – местный Харон в рваных на промежности штанах, в засаленной куртке, с запахом водочного перегара, медленно опускает весла в воду – несколько взмахов от одного берега до другого. Ему некуда спешить. Время застыло каплей янтаря в ране кривой сосны.

Но картина Бёклина не об ушедших, она о живых, о том, что случается, когда от тебя отсекают половину – дорогого человека. Ты превращаешься в остров. Остров с вечной памятью о былой любви. Аде вдруг подумалось, что Ашер Гильяно тоже подолгу смотрел на эту картину.

Вот и снова мысли вернулись к нему. Запрещала себе думать об Ашере и вновь нарушала запрет. Где он? Что с ним? Кто с ним? Она искала его среди деловых, каркающих на всех наречиях мира, мужчин в отелях, среди праздной пьяной толпы на вечеринках в клубах, на выставках в музеях, в первом классе аэробуса. Ведь частный самолет может сломаться или потребовать профилактики, пилот может свалиться с ангиной или не встать с похмелья, и придется Ашеру, как простому смертному, лететь регулярным рейсом, если, конечно, в этом случае он не арендует самолет.

Она была настороже, чтобы поймать его взгляд, она не спутала бы это ощущение ни с чем другим. Правда, с сожалением отмечала, что черты лица Ашера не держатся в памяти, они размылись, как акварель. Ада не составила бы сейчас верный фоторобот. Но она узнает его, когда увидит, не может не узнать.

На ежегодный Новогодний бал, который устраивали для сотрудников авиакомпаний, Ада надела сапфировое ожерелье. Она веселилась и пила новогодний пунш, когда поймала на себе чей-то пристальный взгляд. Ада быстро обернулась, поискала глазами и увидела – восточный мужчина в европейском костюме, с аккуратной бородой, темными внимательными глазами. Он кивнул ей издалека и чуть позже подошел поздороваться. Он назвал свое имя – Рашад аль-Хашми. Имя не сказало Аде ничего. Господин аль-Хашми несколько неучтиво уставился на ее грудь. Но оказалось, его привлекло сапфировое ожерелье. Он выразил восхищение размером и цветом сапфиров и предположил, что ожерелье старинное и, видимо, перешло к Аде по наследству.

– Нет, – сказала она, – нашла его в ювелирной лавочке во Флоренции. Иногда можно встретить настоящие драгоценности там, где и не ожидаешь.

Господин аль-Хашми спросил, не знает ли она имени ювелира, который создал эту прелестную вещь. Ада с сожалением покачала головой. И тут она сделала то, чего от себя никак не ожидала, – сняла ожерелье и протянула Рашаду аль-Хашми.

Она слышала, что на Востоке существует обычай дарить вещи, которые очень понравятся человеку, которые он расхваливает, – это правило хорошего тона. Но сама Ада считала такой широкий жест верхом глупости. И вдруг добровольно отдала самое дорогое, что у нее есть. И, что еще важнее, рассталась с вещью, постоянно напоминающей ей об Ашере. Одна надежда, что у господина аль-Хашми не только европейский костюм, но и цивилизованные манеры… Но нет, он с благодарностью принял ожерелье, будто иного и не ожидал.

Свет для Ады померк. Праздник съежился. Она проклинала себя до самого дома. И остаток ночи не могла уснуть. «Драная аристократка, – ругала она себя. – Ах, возьмите! Ах, примите! Ты обалдела от его прекрасных глаз? С чего ты вздумала раздаривать драгоценности? У тебя что, все заставлено сундуками с сокровищами?»

Однако через два дня ее разыскал секретарь господина аль-Хашми и назначил встречу. Рашад аль-Хашми принял Аду в рабочем кабинете главного офиса ювелирного дома «Аль-Хашми». В центре стола, на бархате, мерцало сапфировое ожерелье.

– Возвращаю его вам, несравненная Ада, – с восточной галантностью произнес хозяин, поцеловав гостье руку.

– Спасибо. – Ада подошла ближе, что-то резало глаз, набегало, как еле заметный туман. Она всмотрелась в сапфиры. И вспомнила, как в музеях Ашер без труда отличал копии картин от подлинников. – Вижу, что оригинал вы решили оставить себе. Это копия. Правда, удачная. – В голосе против воли прозвучало разочарование. А она было понадеялась, что ей и вправду вернут ее драгоценность.

– Нет, это и есть ваше ожерелье. Оно самое.

– Это копия, – настаивала Ада, осознавая, что спорит с главой ювелирного дома. Язык не поворачивался назвать это ожерелье «подделкой». Камни были высшего качества. Но Ада могла поклясться головой, что перед ней – всего лишь дубликат.