Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

– Нет.

– А вы все-таки посмотрите вот сюда. Может, узнаете? Видели его или были знакомы?

Гатчинский нарочно медлил доставать листок с фотороботом, следил за реакцией Ады: вытянет шею от нетерпения, заерзает, испугается? Но Ада со скучным лицом ждала, что будет дальше.

Фоторобот не походил на Ашера. Скорее, по нему можно было опознать любого мужчину восточной национальности с атлетическим телосложением.

– Нет, не видела. Не знаю такого.

– А знакомы ли вам следующие имена: Дмитрий Величко, Данила Варенич, Виталий Сушков, Борис Рябов? – спросил Гатчинский безразлично, вроде бы между прочим, а сам, как кошка, наблюдал за реакцией Ады. У нее даже не дрогнули ресницы в знак узнавания.

Она знала эти имена. Сначала не знала фамилий. «А чего ты? Это ведь мои друзья: Виталик, Данила и Борька», – сказал ей Димка много лет назад. Потом узнала… И следователь тогда тоже называл ей эти имена, правда в другом порядке. Город ведь маленький, кто-то видел, как они спускались в подвал. Но она твердила одно: «Не помню. Не помню». И ей поверили, может, потому, что трудно не поверить человеку в бинтах. А эти четверо все отрицали. И родители их стояли насмерть: «Ребята наши хорошие, золотые, не могли они учинить зверства».

– Не помню, – снова ответила Ада по уже знакомой схеме.

Казалось, Гатчинский и не ждал от нее другого ответа:

– Может, эти фотографии освежат вашу память?

И, как фокусник, широким, чуть замедленным эффектным жестом выложил перед ней четыре большие черно-белые фотографии. Распростертые, как звезды, тела. Скрученные в кольца, в спирали. Жуткая тайнопись… В стеклянных глазах первого покойника застыл ужас. Глаза других были закрыты. «Они жмурились от страха. А смерть расправила морщины», – почему-то подумала Ада. У каждого было перерезано горло. У каждого в грудине чернел провал – было вырвано сердце. У каждого, кроме Дмитрия Величко, – тот на фотографии до подбородка был накрыт серой простыней. Перед внутренним взором Ады мелькнул нож, кривое, как соколиное крыло, лезвие, тогда, когда Ашер срезал у нее прядь волос. «Нет, – подумала она. – Нет».

– Вы узнаете этих людей? – настойчиво повторил Гатчинский.

Не можешь сказать правду, держись где-то рядом – таков девиз всех врунов на свете.

– Я знаю, кто они.

– Ну-ну… – Гатчинский откинулся на стуле, тень скрыла его лицо. – Интересно послушать.

– Их обвиняли в изнасиловании, но признали невиновными. Их фотографии были во всех газетах. В Выборге, – уточнила она. – Один из них сын директора интерната, где я училась.

– Вы забыли об одной существенной детали. – Лицо Гатчинского было скрыто в темноте, на свету плясали лишь руки, вертя пластиковую шариковую ручку, будто он отбивался от воображаемого противника боевым посохом. – Жертвой изнасилования были вы, Ада Аркадьевна.

Она молчала.

– Ада Аркадьевна, ведь это не шутка. И, согласитесь, все очень походит на месть. Четверым парням перерезали горло, вырвали сердце. В разных обстоятельствах, по разным адресам в Петербурге и всего за одну неделю. Вы знаете, какой силой нужно обладать, чтобы без хирургических инструментов удалить сердце? А органы именно вырваны, грудину проломили пальцами. Никто не видел нападавшего или нападавших, – поправился Гатчинский, пытаясь быть объективным. – А директору интерната в Выборге отрезали уши и язык. Его чудом спасли. И он, несмотря на все затруднения, дал показания. Нет ничего правильного в том, что тогда, восемь лет назад, в Выборге, он покрывал преступников, один из которых его сын…

Ада слабо махнула рукой:

– Я не помню тех, кто со мной… сделал со мной… – И, поймав себя на том, что ей до сих пор трудно произнести это слово вслух, четко выговорила: – Тех, кто насиловал меня. Понятия не имею, был это один человек или несколько.

– Все ты помнишь! – резко навалился на стол и приблизил к ней свое лицо Гатчинский. Он больше не казался добряком, лоб его перерезала жирная складка. – И тогда помнила. И сейчас помнишь. Из тебя вытянули бы показания, но пожалели тебя, дуру. Думаешь, ты кого-то обманула своей амнезией? Тут помню, тут не помню? А пацанов отмазали, потому что папочка-директор постарался, за сынка своего заступился, а заодно и за всю честную компанию. И опять же, живая ты была, не мертвая!

Живая… Ада будто снова почувствовала бинты на лице, на руках, на всем теле. Кожа или то, что от нее осталось, чесалась нестерпимо, а у нее не было даже одного-единственного незамотанного пальца, чтобы забраться под повязки и поскрестись от души. Она неуклюже водила по бинтам на лице спеленатыми руками, чем только разжигала зуд. И почему за мертвецов вступаются больше, чем за живых?

– Сама ведь от претензий отказалась! – брызгал слюной ей в лицо Гатчинский. – А теперь настало время? Месть – блюдо, которое едят холодным?!

– Подают холодным, – поправила его Ада. – Никого не обязывают его есть.

– Нашла любовника, криминального авторитета? Пожаловалась? – наседал Гатчинский. – Четыре трупа. И один – навечно урод! А тебе все равно?

«И я навечно урод», – хотелось ответить Аде. Но она сказала:

– Нет у меня никакого любовника.

– Да на тебе написано, что ты чья-то девка! – метнул на стол ручку Гатчинский.

Ее не пугал гнев следователя. Она думала об Ашере. О том, что она не называла ему имен. И ее совесть, в общем, чиста. Совершено нечеловеческое преступление, за гранью понимания. Может, оттого ужас, застывший на лицах убитых, казался искусственным, словно и не было преступления, а эти люди лишь статисты, которых разложили в нелепых позах для съемок. Не мог Ашер участвовать в этом… Не мог сам перерезать горло, вырвать сердце. И в то же время она была уверена: Ашер, и только Ашер мог это сделать.

– Орудие убийства – непальский нож. С искривленным лезвием. Настоящий тесак для убийства, – услышала она вдруг ворвавшиеся в уши и в мысли слова Гатчинского. – Видели вы где-нибудь такой нож? – Его голос, вновь заскучавший от выполнения необходимых служебных обязанностей, настойчиво, уже во второй раз задавал этот вопрос. Перед Адой легла фотография ножа. – Такой нож? – снова повторил Гатчинский.

Да, нож был похож. И в то же время он был не таким, как тот, что лишь на мгновение мелькнул перед глазами Ады. Она не могла бы объяснить, в чем различия. Но нож Ашера был другим. Ада постаралась вспомнить… На нем была кровь. Хоть в тот момент он и был чистым. У Ады не возникало сомнений – этим ножом убивали. И его рукоятка из красного дерева была отполирована именно рукой Ашера. А этот ножик на фотографии выглядел как экзотический сувенир, преодолевший таможенные барьеры.

– Никогда не видела подобного ножа, – твердо произнесла Ада, держа фотоснимок обеими руками.