Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

– Она спит!

– Ашер, ты же знаешь: нельзя будить людей! Ты никогда не узнаешь, что получено ими при пробуждении, а что есть внушение! Ты умеешь влиять на людей, ты тот, кто дарит им идеи. Ты тот, кто вынуждает их жить в мире иллюзий. Или был тем, кто дарил и внушал. Ты влияешь на нее, ты подчиняешь ее себе. Ты транслируешь ей свои желания. Она становится такой, какой ты хочешь ее видеть.

Ада сжалась в комок. Выходит, она похожа на Амриту? Глядя на нее, Ашер видит свою жену? Сама по себе она ему неинтересна и нежеланна. «А ты думала иначе?» – едко рассмеялся внутренний голос.

– Тони, ты можешь «просмотреть» ее?

– Только что боялся меня обнимать, потому что дон узнает, что мы встречались. Но не боишься просить меня о просмотре. Ведь мне строго-настрого запрещено пользоваться ритуалами Братства Аменти. – Голос Антонио звучал насмешливо. – Решил подставить меня?

Ашер буркнул:

– Как хочешь.

Он не привык, чтобы ему отказывали.

Поразмыслив, Антонио решился:

– Пустяки. Дон меня накажет, но ведь не убьет… Вижу я лишь сквозь огонь. И ведь это будет не ее прошлое и не ее истинное «я» – то, что видят Смотрители, а всего лишь знак вашей связи, если она есть.

– Пусть будет хоть знак, лишь бы ты его правильно истолковал.

– Постараюсь. Мне нужна прядь ее волос и твоих тоже. Но делать все нужно быстро, пока информация не распалась.

Ада даже не успела пискнуть, как перед глазами мелькнуло широкое кривое лезвие, срезая прядь ее волос. От страха она застыла, как изваяние. Но, услышав шум задвигающейся рамы, опомнилась, бросилась к окну и заколотила кулаками по стеклу:

– Ашер, открывай! Ты что, с ума сошел?!

Но Ашер закрыл ставни.

– Ах так! – рассердилась Ада.

Ей не трудно дом обогнуть, чтобы застать этих двоих на месте преступления. Парадная дверь оказалась запертой, Ада и не помнила, как ее закрыла. Ворвалась в дом через кухню и, грозно шлепая босыми ногами по полу, побежала в гостиную. Там пахло палеными волосами. Антонио еще держал в руках каминную спичку.

– Ашер, ты псих! – закричала она. – И твой дружок такой же двинутый!

Ашер не обратил на нее внимания.

– Ну что? – спросил он Антонио.

Тот сбросил обгорелые остатки волос в пепельницу, потер пальцы, размазывая сажу.

– Тебе не понравится.

– Говори.

Антонио вздохнул, мельком взглянул на Аду – и вновь уставился на пепельницу.

– Она совсем как твоя мать.

Тишина в комнате повисла зверская. Ада плохо понимала, что происходит. Чувствовала – случилось что-то ужасное. Наконец Ашер произнес:

– Этого не может быть.

– Сам знаю, – откликнулся Антонио. – Но ведь и сына у тебя от смертной женщины быть не могло. Однако он есть, а к нему – и демон-лилу в придачу.

– Так что же? Что ты видел? Ты ошибся. Какой был знак? – Никогда еще Ада не видела Ашера таким взволнованным.

Антонио взъерошил волосы на затылке:

– Нож праматери Нинти для перерезания пуповины не узнает только слепой. А это – однозначный знак родителя. Знак матери.

– Значит, ты ослеп. Она никак не может быть связана с моей матерью.

– Сказал то, что увидел. Ты знаешь: я не стану тебе врать.

В Петербурге дождь скребся в окно, как бездомный кот. Ада прилетела из лета в осень. Август на календаре, а дождь тарабанит каждый день. Пахло прибитой пылью. В июле, рассказывали, город задыхался от жары, карманных собачонок купали в фонтанах, пляжи на подступах к городу были полнешеньки, а на Рыбацком бастионе Петропавловки в глазах рябило от загорелых тел. «Надо же, в кои-то веки в Питер пришло лето, а я его пропустила», – огорчалась Ада.

После визита Антонио на виллу и его идиотских гаданий на паленых волосах Ашер дал ей двенадцать часов на сборы, ни лишних десяти минут не позволил задержаться. И вот вместо тепла и солнца ей вновь достались слезы, которыми город умывался каждое утро и плакал весь день.

Конечно, Питер прекрасен в любое время года. Рожденные здесь любят ветер и дождь, а не солнечную негу. Солнце расслабляет, холод – закаляет. Ада знала об особенностях жизни на севере: нельзя впадать в депрессию, пускать слезу. Но поделать с собой ничего не могла: серое небо, как вдовья шаль, опускалось на плечи.

– Ищут тебя, – с порога заявила ей бабушка, хозяйка квартиры на Гороховой. – И повесткой вызывали, и заходили. Как лето началось, так и ходить начали. И все ходят и ходят. Меня стращали, выспрашивали, с кем ты была в тот день, когда уезжала. А я и знать не знаю. Про комнату спрашивали, почему пустая стоит, может, кто платит за нее. Хотели, наверное, засаду у меня в квартире устроить? А я же толком и не слышу, о чем говорят, – подмигнула она складчатым веком Аде. Все ее морщинки разошлись в улыбке и вновь сошлись морщинистой маской. – Не хватало еще им признаваться. Эти уйдут, а другие придут, которые налоги дерут так, что шкуры на плечах не остается, одна рвань! «Никому ничего не сдаю» – так и заявила им. – После этой прошмандовки никого пускать к себе не собираюсь. Все сердце она мне выела. Веру в человечество искорежила! Вот как я сказала, – победно откинула голову бабулька.

«Спасибо тебе, бабушка, на добром слове», – не без сарказма подумала Ада. Но вот идти к следователю совершенно не улыбалось. Но пришлось.

Настольная лампа светила прямо в лицо. Ада зажмурилась:

– Можно убрать свет?

– Да, конечно. Простите. Оборудование для пыток с прошлого допроса, – пошутил следователь. Андрей Петрович Гатчинский был настроен благодушно. – Трубку надо в лампе на потолке менять. Перегорела. Если не возражаете, посидим, поинтимничаем. – Он отвернул настольную лампу так, чтобы свет ее не был таким резким.

– Вы меня вызывали. Повесткой, – подчеркнула она.

– Да, и не одной.

– Меня не было в городе.

– Путешествовали?

– Да.

– Где же?

– Так, – пожала она плечами.

– За границей?

Ада вспомнила, что в ее заграничном паспорте не стоит ни одного штампа о пересечении границы. Даже обратно Ашер отправил ее на частном самолете, и каким-то чудом снова не пришлось проходить паспортный контроль. «Жалко денег на билет?» – съехидничала она тогда. А потом ругала себя за то, что последними ее словами ему была ехидная подколка, а не человеческое прощание.

Как-то она задала ему вопрос: «Зачем тебе был нужен мой паспорт, если и без него меня пустили бы через границу?» А он ответил: «Хотел убедиться, что ты совершеннолетняя».

Лицо Гатчинского качалось в полукруге светотени, казалось, что из темноты то выныривает, то прячется клоун с издевательской, белилами обрисованной улыбкой.

– Нет. Золотое кольцо. Монастыри. Памятники зодчества.

– Больше полугода?

– Это было пешее паломничество.

– Паломничество? – переспросил он, уставившись на ее светлые волосы. Перед ним сидела обласканная судьбой девушка, не бедно одетая, не изможденная голодом, с гладкой кожей, без единого следа подвижнической муки на лице. В общем, ничто в ней не напоминало монашку или сумасшедшую, заходящуюся от религиозного пыла и способную отправиться в паломничество по святым местам. – И с вами не было никакого мужчины, предположительно иностранца, в тот день, когда вы отправились… ммм… в паломничество?