Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Подбегает Олег к Кириллу и трясет его за грудки. «Слышь, ты, вас засекли! Давай резко трезвей, а то всем жопа!» А тот все понимает, но в глубине души несогласный: как так — трезветь? Вот еще новости! Так хорошо стало, а тут — трезвей! На-ко-ся! Не жалаем!

А Кошевой свое: «Как пройдем площадь, сразу разборки с вами начнутся! Пока идем до площади и мимо трибуны — трезвей изо всех сил!»

Понял Кирилл — надо! «А как трезветь-то?» — «Срочно, срочно!» — «Да как — срочно?!» — «Ну не знаю! Воздухом, что ли, дыши, упражнения делай!»

Кирилл дышит-предышит, делает-пределает. Вроде трезвеет. Ей-богу, трезвеет! Только очень уж медленно. А расстояние сокращается ой как быстро! Вот уже и трибуна с Ельциным, покачиваясь, проплывает мимо, и над головами изо всех громкоговорителей гремит «Октябрьский привет учителям и школьникам Кировского района!», и отовсюду, включая и самого Кирилла, в ответ звучит «Ура-а-а!!!».

А вот и… все, финиш. И стоят они в сквере, а вокруг снуют люди. И химичка говорит: «А ну дыхни!» Он беспомощно улыбается, озирается по сторонам и дышит. Ее лицо недоуменно и озабоченно: «Еще дыхни». Свидетели ухмыляются. «Да не пил он!» — убеждает кто-то, кого не видно, за ее спиной. Кирилл дышит. «Еще!» (Оживление, смех в толпе.) «Харэ, нанюхались!» — диковатым голосом восклицает Кирилл и, подхватываемый под руки сопровождающими его лицами, со смехом убегает прочь.

И вот Олежек сейчас это дело вспомнил и подумал, что все идет по плану, то есть как тогда.

А возвращаясь к тогда — случилась закавыка, но очень обоюдоострая. Старая химичка — вероятно, в силу тех и иных профессиональных факторов — давно потеряла нюх в обоих смыслах, но главное — в прямом. Она иногда на уроках производила в кабинете зловоннейшие опыты, и все кашляли, и девочки закрывали носы платочками, и многие просились в туалет, а ей все это было совершенно равнодушно. Так и сейчас, она долго нюхала невыносимый и многокубическиметровый Кирюшин выхлоп и ничего не почувствовала. И она пошла к партайгеноссе и доложила, что один из подозреваемых действительно ведет себя неадекватно и даже не изрядно хорошо держится на ногах, но совершенно не пахнет. Так что едва ли он пьян. А скорее всего, он принимал какие-нибудь наркотические вещества. Потому что, как ни ужасно такое предположение, иного объяснения его поведению нет. Разве что он неожиданно сошел с ума. Но в это трудно верилось.

В наркотические вещества поверить тоже трудно. Но можно. И это было куда более опасно, нежели простое помешательство одного из учеников. (И, кстати, не одного, так что версия с помешательством вообще не выдерживала критики.) Поэтому партайгеноссе поверила в наркотические средства. Ну, например, клей или бензин, говорят, некоторые подростки нюхают. Она, конечно, не знала, что и от клея, и от бензина тоже бывает выхлоп, и поэтому поверила. А вот, например, Кирюша, который неоднократно нюхал эфир до самых чудесных слуховых (и даже однажды зрительных) галлюцинаций, в это бы не поверил. Но партайгеноссе поверила. И поэтому никому ничего не было. Она слишком испугалась, что у нее в школе ученики употребили наркотики. Спасибо отсутствующему нюху старой химички. Потому что за простое пьянство всем провинившимся бы мало не показалось.

Вот такая вот фигня произошла. И с кем же! С самим Кирюшей, действительным членом общешкольного комитета комсомола! И еще раз произойдет наверняка. Скорее всего, сегодня и произойдет, раз он уже сейчас орет про «харэ, нанюхались».

— Ха-мы! — отбиваясь от друзей, страстно мычал Кирилл.

Люди в вагоне заоборачивались. Слава богу, что друзья еще заняли самые задние места!

— Ну ты хоть не ори! Все же подумают, что ты про них!

— А я и про них! В том числе. И даже — в первую очередь! — заявил Кирюша гордо, но уже потише.

— А в участок?

— Не смеют, я дворянин! А впрочем, — покаянно опустил голову Кирюша, — не говори: «Меня бить не по чину» — спорют погоны и выпорют спину…

— Ну вот видишь! Все понимаешь, если подумаешь.

Да, так-то Кирюша все понимает, но просто стих такой на него находит, повеселиться охота. А впрочем, вспышка веселья у него прошла, и он довольно меланхолично отвернулся к окну. (Олег, однако, не терял бдительности, сел рядом и присматривал.)

За окном медленно проплывали мрачные, но величественные очертания хлебозавода. Старинное здание, красивое, с какой-то даже башней наподобие ротонды наверху — и это хлебозавод! Вот и колючая проволока по забору пущена, чтобы не было никаких сомнений, что здесь вам не Фонтенбло. И какие-то ржавые обрезки рельсов торчат прямо из башни, чтобы еще страшнее было. И в одно из окон ротонды встроено нечто вроде огромной воронки, даже и вообразить нельзя, что и кто в здание через нее может заливать. Вероятно, засыпают муку с вертолета, хотя это как раз невероятно. Да, несомненно, это — завод. Здесь, вероятно, и до революции тоже какие-нибудь рабочие пекли эти самые французские булки, ведь не может быть, чтобы их из Франции привозили, это уж совсем по-хлестаковски было бы. Да-с, завод! А какая красота! Все окна квадратные, а те, что под крышей, — полукруглые, сиречь арочные! И по бежевым стенам — белые карнизы! С ума сойти! А каковы же тогда были особняки у приличных людей?

А рядом другой дворец — вот этот уже настоящий. Сталинский ампир с массивными четырехугольными и огромными коринфскими колоннами. Кирюше он был виден сбоку, где имелись парные четырехугольные и над ними — огромные полукруглые арочные окна. Да, дворец, но фу, — культуры металлургов! Не угодно ли, — культура-с металлургов! И тут же, естественно, монумент про войну с барельефами уральских рабочих, летчика (или, может быть, танкиста, Кирюша этих вещей различать не умел и не собирался уметь), матроса и солдата, и тут же, конечно, гигантская Родина-мать. Нет уж, такой дворец нам не нужен!

Нет уж, Кирюше дороже тот, который ненастоящий. Потому что тот, который настоящий, он и так настоящий. И то, что он как настоящий дворец, — это и неудивительно. А вот что даже то, которое на самом деле мерзкое пролетарское завод, и то почти как настоящий дворец, — вот это восхищает. Кирюша как бы закрывает глаза на настоящий дворец и как бы мыслит — а каковы же тогда здесь настоящие дворцы, если даже мерзкое пролетарское завод — почти как настоящий. Уму нерастяжимо! А теперь? Скучно на этом свете, господа!

— Ты чего пригорюнился, сирота биробиджанская? — поинтересовался Стива.

— Ах, оставьте меня, глупые люди! — не повернув даже головы, махнул рукою Кирюша.

Олег от столь бестактных Стивиных слов вздрогнул. Ведь действительно Кирилл живет в неполной семье и действительно наполовину еврей! Но, как видим, Кирилл не придал этому никакого значения. Стива тоже это заметил и намекнул более прозрачно: