Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

— Слышь, ты, морда жидовская, кто это здесь глупый?!

Кирюша в ответ на это бесцветным, скучным голосом прочел дразнилку собственного сочинения:

Стива шумно засопел и сообщил:

— Ага, вот, значит, как! Ну, вставать мне в облом, но когда приедем — с меня за стишок звездюлина, запиши.

Кирилл оживился и, обращаясь главным образом к Олегу, сказал, указывая пальцем на вражину:

— Вот, слышал? Судьба русских поэтов. Зарезали за то, что был опасен! А я и здесь молчать не буду! Да-с, надел — и гарцует!

Стива возразил:

— Да я же не за надел и гарцует, а за дурачка.

Кирюша не сдавался:

— А ты что, скажешь — умный?

А Олег неприлично заржал:

— А про надел и гарцует, стало быть, правда?

Стива неожиданно хлопнул себя по ляжкам и, взволнованно встав с сиденья, шагнул к ним. Но не ударил Кирюшу, а сказал:

— А ну, мужики, подвигайтесь!

Кирюша, возмутившись, стал возражать, что мужики — это которые землю пашут, а в приличной компании пристало обращаться к собеседникам — господа, но Стивин голос показался Олегу столь взволнованным, что он немедленно подвинулся, вжав Кирюшу в стенку вагона. Олег тоже обратил внимание на «мужиков» — обычно Стива называл собеседников чуваками — и подумал, что информация будет незаурядная.

Стива присел и с размаху ударил собственным тазом по кашинскому, таким образом еще более утрамбовал товарищей, так что оба только пискнули.

— Не пищать! — приказал Стива.

И подмигнул.

Кирилл заметил:

— Одному человеку по роже я дал за то, что он мне подморгнул.

Оставшиеся двое товарищей переглянулись и засмеялись.

— Не я сказал, но ты! — заметил Стива.

— А что такого?

— Ты хоть сам-то понял, че сказал?

— А что такого я сказал?

— Ну ты сейчас сам признался, что ты проститутка.

— Да, я проститутка, я дочь камергера… — запел было Кирюша, но Стива нетерпеливо махнул рукой и, наклонившись немного, сказал:

— Ну вы поняли, где я был?

— Ну и где ты был?

— Я ж тебе еще на улице сказал!

— Что ты сказал?

— Где я был.

— Ничего ты не сказал! Ты сказал «в п…де». Ты в ней, что ли, был?

— Почти.

Олег только пожал плечами: ну как с таким человеком можно вести серьезный разговор? Однако Кирюша, наоборот, чрезвычайно насторожился. Он даже приподвскочил с места и, страшно нахмурившись, спросил Стиву:

— Это как же так понять — почти?

— Как хочешь, так и понимай.

— Как я хочу? Я хочу это понимать так, что ты тут занимаешься какими-то грязными инсинуациями! Говори яснее!

Стива широко заулыбался и демонстративно отвернулся в проход. За окном по-прежнему медленно проплывал хлебозавод, омерзительное дряхлое строение, явно выпущенное не менее ста лет назад.

— Ты чего рыло-то воротишь?! — возопил Кирюша. — Ты рыла-то не вороти, говори толком!

— А че ты орешь опять? Разорался на весь вагон! Ты не у себя в кнессете заседаешь, не х… тут орать! Сиди вежливо и разговаривай.

— Хорошо, я могу и вежливо, но мы ж таки умные люди! Объясните— таки мне, Валегий Падлович, как же так я должен понимать ваши слова? Как это так — почти?

— Ну, накормил.

— Азохен вей! — всплеснул руками Кирилл. — Скажите-ка, он накогмил! Это вже вы сегодня накогмили?

— Слышь ты, жидовская морда, не корчи из себя еврея! Да, сегодня.

— Азохен вей! И кого ж таки вы накогмили?!

— Слышь, ты, не выдрючивайся, — посоветовал Стива. — Ну, Пулемета.

— Ай, молодца! Да не врешь ли ты мне, философ?!

— Вот — вру! Сроду не врал, а тут — вру, — неодобрительно качая головой, проворчал Стива.

Олег все это время только хлопал глазами на беседующих. Он, естественно, совершенно не понимал, о чем идет речь.

Тогда Стива стащил Олега с сиденья, уселся в серединку, обнял обоих за плечи и поведал им любопытнейшую историю его сегодняшнего утра.

Сегодня Стива проснулся один, бля, сам, бля. Проснулся и перданул. На часах одиннадцать, магазины открываются, пора за водкой идти. А х… стоит. Стива включил видик и под кассетку соответствующую затворчик-то и передернул. Бодро соскочил с постели, упал на медвежью шкуру и двести раз отжался. Голый пошел на кухню, а там Клавушка. Она такая — тык, мык, тык, мык, а Стива ей подножку — и на раскладушку. Присунул, понятно. Велел подавать завтрак и пошел в ванную. Пока вода набиралась — еще передернул. Принял ванну, почистил зубы. Надел халат, пошел в столовую. Съел тарелку пориджа, выпил высокий стакан обезжиренного молока. Рыгнул. Клавушка не идет за посудой. Пришел на кухню — она там пол подтирает. Стива сказал ей: «На счет «два» замри, раз-два!» Она как стояла раком с тряпкой, так и замерла. Стива задрал ей халатик, спустил трусишки и снова присунул. Принял душ. Оделся и пошел за водкой.

Перебежал дорогу в неположенном месте. Докопался по этому поводу мент, стал залупаться. Стива навалял ему, купил водяры, возвращается — а навстречу Пулемет. Взял ее за шкирку, привел домой.

Сели в лифт, поехали. Стива лифт застопорил, Пулемета поставил на колени и накормил. Буквально накормил, с проглотом. Прекрасный массаж! Пришли домой. Он обеим велел раздеваться. Проинструктировал, кого лизать, где лизать, что делать друг с дружкой. Пока они барахтались, разделся и включился. Присунул, накормил. Достал веревку, связал руки Клавушке за спиной, перекинул конец через люстру и подвесил. Пулемет ее в это время лизала, а Стива присунул. В анус. Связал Пулемету щиколотки, поднял ноги вверх, взял брючный ремень и стал стегать ее по ляжкам. Клавушка в это время у Стивы отсасывала. Накормил. Пулемет стонала, кричала, извивалась: «Сильней! Сильней! Еще!» Оставил ее на некоторое время с задранными к потолку ногами и подрочил сверху. Достал кандалы, ошейники и хлыст…

И вдруг на голову Стивы обрушился удар. Это Олежек Космодемьянский не стерпел, стукнул, да так и остался сидеть с побелевшим сжатым кулаком.

— Ты че?! — поразился Стива, потирая макушку.

— Харе, нанюхались! — ответил тот внезапно охрипшим голосом. Губы его дрожали, глаза налились кровью, а лицо, наоборот, было необычайно бледным.

Скажут — не может такого бывать, чтобы глаза налились кровью, а лицо, наоборот, было необычайно бледным. Уж одно, скажут, из двух. И будут наши воображаемые оппоненты правы. Но только не по отношению к Олегу Кашину. Он был при жизни человеком не совсем дюжинным. Он — особенный человек, он как бы Рахметов в честь Бахметова.

Зададимся на первый взгляд праздным вопросом — почему он вообще комсомольский активист? То есть как можно сочетать в себе живой ум, острый интерес к окружающей жизни, некоторую пылкость даже чувств и темпераментный темперамент с вот этим самым делом? Скучным, иссушающим душу и иступляющим ум комсомольским активизмом и пассивизмом? Схоластикой с этой — как?