Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

А вот — еще раньше — отважные бои рыцарей белого движения с краснопузыми! А вот величайшее во всей человеческой истории преступление — сатанинская расправа со святыми страстотерпцами и великомучениками из царской семьи!

А вот страшный вечер 26 октября 1917 года в городском театре, заседание Екатеринбургского Совета, который объявил себя единственной властью в городе. Но Россия не сдалась сразу! Забастовали чиновники Горного правления, банков, телеграфа, телефонной станции. Прервалась связь города с большевицким центром. Радостно передавалась благая весть: восстание в Петрограде разгромлено, на Урал идут освободительные отряды! Единым фронтом выступили уральские кадеты и правые эсеры. На улицах появились листовки с обнадеживающими словами: «То, что происходит в Екатеринбурге, есть последние судороги большевизма». Эсеры вышли из Совета и потребовали создания однородной социалистической власти. И уже 31 октября 1917 года власть в городе перешла к эсеровскому комитету. Увы, уже в ноябре хозяином в городе вновь стал Совет рабочих и солдатских депутатов.

А вот и сказочно прекрасный, дореволюционный, царский Екатеринбург… Расцветают промышленность и торговля, лучи царских железных дорог протягиваются отсюда во все концы империи, развиваются наука и культура. В городе — две гимназии, Уральское горное училище, издаются две газеты, возникает крупнейшее в стране общество краеведов — Уральское общество любителей естествознания (УОЛЕ) и Общество уральских техников. А вот что пишет о городе великий Менделеев: «Екатеринбург называют столицей Урала… Город большой… В городе довольно много больших, хороших построек… Театр…» А вот и сам Антон Павлович Чехов что-то такое там написал…

А любители исторических загадок могут оценить мистическое значение Урала в русской истории. Именно здесь погибла в лице последнего императора Великая Россия и началась советская эпоха. Все начинается и заканчивается на Урале. И именно потому Кирилл как одинокий и обреченный на гибель рыцарь декаданса любит свой край странною, гибельною любовью, которую не оценить грубым, тупым современникам. Здесь, на Урале, бывали опальные декабристы Пущин, Якушкин, Оболенский, Батеньков…

— Во-во! — заметил Стива. — Вот я и говорю — срань господня! До Брежнева мы уже докатились, скоро и до Пущиных всяких докатимся.

— А что? — возмутившись Стивиным тоном, внезапно вступился за товарища Олег. — Пущин — друг Пушкина!

— И х…и?

— А Пушкин — наша национальная гордость! Его творчество стало важнейшей вехой в истории нашей культуры!

Но Стиву, хотя был он крепкий паренек и далеко не из слабонервных, при подобных речах, вот типа о национальной гордости великороссов, подмывало блевануть даже еще сильнее, чем когда трепались о коммунистическом будущем. Он только демонстративно харкнул под сиденье и сказал:

— Культура? У нас — культура?! Ты е…ся, Олежек, не хуже того Кирюши. Культуры у нас нет. А история — ну х…и твоя история?

— История сокращает нам опыты быстротекущей жизни, — поддержал теперь Кирилл, быстро глотнув из фляжки, Олега. — Так говорил Пушкин.

— И х…и твой Пушкин?

— Пушкин — наше все. Так говорил Аполлон.

— А че не Зевс?

— Я тебе говорю! Так говорил Аполлон. Правда, однажды его — Аполлона! — выгнали из театра. Но это ничего. Потому что в другой раз из театра выгнали Фаину Раневскую. А ведь сам Уинстон Черчилль говорил, что Раневская — величайшая актриса двадцатого века. Но однажды один режиссер, имени которого история не сохранила, выгнал Раневскую из театра. Он закричал на нее: «Вон из театра!» А она не растерялась и в ответ крикнула этому режиссеру: «Вон из искусства!» Именно поэтому история не сохранила его имени. Так что мы не должны смущаться тем, что когда-то выгнали из театра и самого Аполлона, тем более что он наверняка был пьяный. Он тоже очень любил коньяк.

И с этими словами Кирюша достал из кармана фляжку с коньяком и опять же вонзил в себя рюмку.

— Ты про Аполлона Григорьева, что ли? — вдруг догадался Олежек.

— Разумеется, мой молодой друг, разумеется! Рад за твою удивительную сообразительность, вовсе не характерную для современной советской молодежи и подростков!

После сделанного глотка речь его потекла еще более плавно и как бы даже величаво.

— Так вот, други мои, Аполлон сказал, что Пушкин — это наше все. А ведь Аполлон был величайшим литературным критиком! Сейчас он несправедливо забыт, но, впрочем, что я говорю? Нет, не просто несправедливо забыт! Он замолчан и оболган советскими идеологами от слова «идиот».

— Я бы даже сказал — от слова «х…», — высказал свое суждение Стива.

— Спасибо, Стива, за дополнение, но в другой раз я был бы тебе еще более благодарен, если бы ты не перебивал. Так вот, Аполлон Григорьев был величайшим русским литературным критиком. Александр Блок верно сказал, сравнивая его с Белинским, что у Григорьева было семь пядей во лбу, а у Белинского — одна. В самом деле, тот, кого мы с легкой руки большевичков именуем «неистовым Виссарионом»…

— И жидов, — сказал Стива.

— Что — жидов? — не понял Кирюша.

— Ты сказал: большевичков. Надо говорить — большевичков и жидов.

— Почему?

— По кочану да по капусте. Смотрел «Хождение по мукам»? Это там этот, короче, который за белых, этой своей, как ее, Кате, говорил. «Найдите себе большевичка, жида» — ну и так далее. Надо поэтому говорить — большевичков и жидов.

— Знаешь, Стива, я боюсь, что ты скатываешься на позиции нездорового антисемитизма, — вступил в беседу долго молчавший Олежек.

Тут Кирюша прыснул и спросил:

— А что, бывает здоровый антисемитизм?

— Разумеется, — ответил Олежек. — Если вам интересно, я выскажусь на эту тему.

— Интересно, — ответил Кирюша.

— Давай бухти. Как космические корабли бороздят просторы Большого театра, — разрешил Стива.

— Тогда с вашего позволения я начну. Национальный вопрос, пожалуй, вечен. Во всяком случае, наиболее стар из всех так называемых «проклятых вопросов». Сравним? Ну, с политикой даже смешно сравнивать. Тридцать лет назад среднестатистический советский обыватель чувствовал себя преданно влюбленным в лично товарища Сталина. Два года спустя он слал ему проклятия и ратовал за реабилитацию незаконно репрессированных героев Гражданской войны и восстановление ленинских норм жизни. Ну и так далее.

Религиозный вопрос? Да, межконфессиональное притяжение и отталкивание упорно. Но все-таки не до такой степени, как национальное. И хотя, например, тот же исламский фундаментализм, ныне наблюдаемый в Иране, Афганистане и вообще на мусульманском востоке, — явление куда как актуальное, однако не будем спешить с выводами. Ведь это не противостояние рыцарей-христиан мусульманам-сарацинам. Это, в лучшем случае, противостояние мусульман и атеистов в лице США и СССР. Но, подчеркиваю, именно в лучшем случае. Многие сильно подозревают, что под зеленым знаменем ислама, например, в Афганистане собираются в основном любители зелени другого рода.