Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Короткий посмотрел на сиденье, потом на клеши своего дружка и буйно заржал, проливая портвейн на свои клеши. В ответ на это начал гоготать длинный. Обнаружили, что оба сидели на блевотине. Этот факт вызвал у них фонтан истерического хохота, и, хотя оба не могли говорить, по жестам было понятно, что каждый подвергал другого самым жестоким насмешкам. Через некоторое время они снова смогли разговаривать.

— Ну ты, бля, чухан!

— А ты че, не чухан?! Зырь, ты еще ногой встал!

— Где?!

— В п…де!

— Где?!

— Да в п. де, бля, у тебя на жопе и на шузах! Ты бы еще фэйсом лег, нах!

— Где?!

Севший только задом стал издевательски гоготать над вторым, который еще и ногой встал. Ржали долго, с выходом и отдачей, то есть длинный даже еще немного, поперхнувшись слюной, блеванул.

Наши друзья, глядя на них, тоже смеялись от души. Бабка со внучкой сначала не поняли юмора, но Стива им объяснил. Внучка в очередной раз прыснула; бабка, однако, лишь тяжело вздохнула и укоризненно покачала головой. Когда смех иссяк, оба снова сели — теперь-то им уже было все равно во что. Длинный взял гитару и, беря то один, а то совершенно другой аккорд, гнусаво запел:

А короткий сказал:

— Харэ, нанюхались! Давай любимую.

Длинный забренчал быстрее, и они заспивали дуплетом:

Путешественники долго, не смыкая глаз, смотрели на это чудо. Стива поинтересовался, ни к кому особенно не обращаясь:

— Че это за ублюдки?

— Хипаны! — прошептала бабушка.

— А почему шепотом? — спросил Олег.

— Прибьют, — тихохонько объяснила внучка. — Очень они злые, прямо лютые даже! А как напьются, так совсем глупые какие-то становятся. Тот-то вон, что в красной рубахе, как палач, он недавно из тюрьмы вышел. А этот-то гугнявый — он дружок его. Он вроде как на заводе работает, а я так думаю, что все только для отвода глаз, и дружка своего уголовника туда же пристроил. И милиции не к чему придраться — как же, рабочий класс! А какой они рабочий класс? Оглоеды и хулиганы. Одно слово — хипаны! Свалились на нашу голову…

— И наверное, девушкам от них прохода нет, — сочувственно поинтересовался Олег.

— Никому прохода нет! А девушками они не интересуются. Они, слышь-ко, говорят, того… — со значением сказала бабусечка.

— Чего того?

— Ну того, знаешь, — и она, наклонившись, снова зашептала: — Эти, как их, тьфу ты, склероз проклятый… Да, вот: мужеловы!

— Да нет, бабушка, мужеложцы, — поправила внучка и, покраснев, опустила глаза. У Кирюши стал опять напрягаться член, столь хороша была девонька в своем смущении, но его отвлекли.

— Мужеложцы?! — с изумлением воскликнул Стива. — А больше на скотоложцев похожи.

— А они и скотоложцы, — скороговоркой произнесла внучка, не поднимая глаз. — Они же хипаны.

— Тихо вы, полоумные! — охнула бабусечка. — Неровен час хипаны услышат.

И хиппаны услышали. Длинный хиппан поднялся со своего паршивого места, засунул руки в карманы и, подметая клешами замусоренный пол вагона, вразвалочку двинулся к нашим друзьям. Он подошел, сплюнул через выбитый зуб на пол и гнусаво спросил:

— Че, бля, сявки, отдыхаем? А по хо не хо-хо?

— Чего? — спросил удивленный Стива.

— Слышь, бля, Гарри, сявка вякнула! — обратился Гарри к своему дружку.

— Позаботься о нем, Джонни, нах!

— Будь спок, Гарри, ща, бля, я об нем позабочусь!

Джонни подошел к товарищам, рыгнул и, обдав их густым бормотушно-одеколонным перегаром, спросил:

— Ты че, бля, сявка, захотел фейсом по тейблу?

Друзья изумленно переглянулись.

Кирюша сказал:

— Вы бы, любезнейший, лучше не дерзили моему другу, а сели на свое место.

— Около параши, — уточнил Олег.

— Под сиденьем, — уточнил Стива.

Бабусечка при этих словах побледнела и всплеснула руками.

Джонни, оскалив черные гнилые зубы, загнусавил:

— Вы че, в натуре, сявки, вякнули, что ли?! Да я вас, бля, фейсом по тэйблу щас размажу и из окна нах выкину!

— Смотри-ка, — удивился Олег, — Они тут все одно и то же говорят.

— Да они тут все хиппаны, — махнул рукой Кирилл.

Стива же ничего не сказал, а хлопнул Джонни обеими руками по ушам и сразу пнул между ног. Джонни задохнулся, упал на пол и стал по нему кататься, поджав ноги к животу и часто дыша широко открытым ртом.

Гарри вскочил с места и стал шарить по карманам. Нашарив наконец перочинный нож, он с трудом, обламывая грязные ногти, вытащил куцапыми пальцами ржавое лезвие и, покачиваясь, двинулся на помощь своему бойфренду (а может, и не бойфренду, а так, корешу). Он шел и истошно рычал:

— Ну, бля, все, сявки, вы трупы! Ща я вас буду, в натуре, стругать ломтями, нах! Все фейсы сворочу, бля, и тэйблом у…букну!

Стива поднялся и сделал шаг назад.

Гарри взревел:

— Ага, сучара, зассал?! Ну я, бля, ща решу, кого сначала стругать, а кого потом, нах!

И стал смотреть то на Олега с Кирей, то на Стиву, очевидно, выбирая, с кого начать свою кровавую жатву. Лишь он перевел взгляд на сидящих, Стива шагнул вперед и врезал ему по уху. Гарри немедленно кувыркнулся на пол и расквасил весь фейс. Нож отлетел в конец вагона.

Джонни тем временем понемногу оклематизировался. Сев на пол и держась за уши, он тихо страдальчески простонал:

— Злыдни! Крыла обломали…

Стива перевел взгляд на Гарри. Тот лежал и не шевелился. Стива, легонько пнув его по морде, с некоторым беспокойством спросил:

— Э! Ты че, сдох?

Ну совсем легонько врезал ведь! Ну что за беда?! Гарри, к счастью, был жив, потому что от пинка он дернулся, и застонал, и схватился за нос. Но, к сожалению, из последнего хлынула кровь, и несколько алых капель попало прямо на Стивины кроссовки.

— Э!!! — заорал Стива. — Ты что творишь, животное?!

Дурачок, простачок Стивочка, танцует, он надел, бляха-муха, ехать на дачу белые кроссовки! Как Наполеон в летнем мундирчике! Да ведь, сука, еще до дачи не доехал, еще до грязи настоящей не дошел, а кроссовки уже завалил! Что, денег до хера? Денег ни хера, каждая мятая трешка на счету!

Двое путешественников наконец разглядели кровь на Стивиной «адидасине» и поняли, отчего он так заорал.

— Стива, — успокоительно сказал Кирюша. — Ты не волнуйся так. Ну, подумаешь, кроссовки испачкал. Это даже как-то недостойно — переживать из-за шмоток. Это, Стива, знаешь ли, вещизм и потребительство.

— Тебе, Кирюша, хорошо говорить, — не согласился Олег и возбужденно посоветовал Стиве: — Ты его заставь кровь языком слизывать!