Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Постояли на улице, покурили, обсудили это происшествие:

— Да уж, это не люди, это животные какие-то.

— Это не животные, это призраки.

— Какие призраки?

— Призраки прошлого!

— А по-моему, это призраки будущего. Уэллса читал? Это же самые настоящие морлоки.

— Да какие там, в жопу, морлоки! Типичные геги.

— Я и говорю — морлоки.

Встречного поезда все еще не было. Стива и Кирюша снова приложились к фляжке.

— Слышь, Петрашевский, — сказал Стива. — Ты подругу-то лучше бы в гости пригласил. Между прочим!

— Ну да! А бабку куда?

— А бритвой по горлу и в колодец!

— Да ну, что ты, — махнул рукой Кашин. — Она не согласится.

— Ясен дуб, не согласится, — согласился Стива. — А ты бы все равно позвал, вдруг согласится?

Кашин неопределенно пожал плечами.

— Слушайте, господа, — вдруг вслух задался вопросом Кирюша. — А если они морлоки, то мы-то кто? Элои, что ли? Тогда бы они нас сожрать должны, а все как-то наоборот получается.

Кашин задумался. А Стива ответил:

— А мы боги. «Трудно быть богом» читал?

— Читал.

— Ну вот, мы и есть эти боги. Из будущего. Вот мы их всех и мочим как хочем.

— Ну, там-то боги как раз никого не мочили, — заметил Кирюша.

— Они не мочили, — согласился Стива. — Потому что они были из коммунистического будущего.

Кашин спросил:

— А мы из какого? Из капиталистического, что ли?

На эту инсинуацию Стива не нашелся что и ответить. В самом деле: сказать «капиталистическое будущее» как-то невозможно, немыслимо. Капиталистическое бывает только прошлое. Но, с другой-то стороны, сказать «коммунистическое будущее» — больно уж противно, аж зубы свело, в которых навязло. Кашин — мерзкий демагог.

— Кашин, ты мерзкий демагог! — объявил Стива.

Кашин мерзко-демагогически захихикал, потирая сухонькие ладошки.

— Мы — из прекрасного будущего, — придумал Кирюша, но, кажется, плохо, потому что товарищи на это равнодушно смолчали, да Кирюша и сам почувствовал себя неловко.

Тут налетел холодный ветер, зашелестел болотным тростником, посыпал сухими листьями. Туристы, поеживаясь, вернулись в вагон.

— Так им и надо! — сразу решительно сказала внучка.

Бабка сообщила:

— Я вот тоже видела: сидит на сиденье какой-то пьяный, спит и ссыт! Лужу на полвагона напрудил, а кругом дети смотрят. Его милиция в вытрезвитель увезла, а лужу как была, так и оставили. Это порядок? Нет, я бы заставила, как проспится, вагон мыть.

Помолчали. Кирюша поерзал на сиденье и спросил бабку:

— А почему озеро Здохня называется?

— Там кто-то сдох, — сказал Стива.

— Вот-вот, — возбудился Кирюша. — А кто сдох? Когда? Как это было? Может быть, есть какая-нибудь местная фольклорная легенда?

Бабка сказала:

— Да кто ж его знает? Называется себе и называется.

А Верка сказала:

— Плохое место. Там один мальчик, по-моему, умер.

— Умер, умер! — почему-то рассердилась бабка. — И не умер, а утонул. Только это недавно было, а оно спокон веку Здохня.

Кирюша закусил кулак и сидел так, напряженно нахмурив брови, устремив взгляд в пустоту.

С улицы донесся звонок, затем стал слышен стук колес.

— Встречный пришел, — сообщила бабка. — Сейчас поедем.

Все оживились, кроме Кирюши, который очень картинно застыл на сиденье, по-прежнему закусивши кулак и напряженно устремив взгляд в пустоту, так что и самому распоследнему ежу было понятно: в нем совершалась колоссальная внутренняя работа. Но только не Стиве. Стива толкнул его в бок:

— Киря, ты че, говна объелся?

Кирюша не отвечал и даже почти не вздрогнул от толчка.

— Сочиняет, — донеслось до Кирюши определение Кашина.

Он действительно сочинял (но не только). Все пришло в голову, как обычно, не по порядку, а все одновременно, и нужно было мысленно выстроить эту одновременность в последовательное изложение событий. Поэтому он уже не слышал дальнейших разговоров, не заметил даже, как промелькнула целая остановка, на которой вышли бабка с внучкой. Не замечал, как его спутники помогали им выносить багаж, точнее, выносил Кашин и едва не надсадился, поднимая ведра с яблоками, а бабка говорила «Верка, да ты бы хоть помогла!», а Стива отвечал «Ничего, ничего!», первым, налегке, выходя в тамбур. Вагон вновь тронулся, а он все сидел и шевелил губами.

Но главное было не в сочинительстве. Он придумал название «Гнилые рвы», и еще сомневался — оно казалось ему уж слишком надуманным. Но вот не вымышленное, а реально существующее место с еще более нарочито-зловещим названием: Здохня! И еще он выдумал, что трое молодых людей едут на природу, а ведь это происходит на самом деле, и он сам участник событий! И тогда, может быть, он и действительно персонаж книги, автор которой — он сам! Страшно! Осмыслить столь запутанный парадокс он не мог, но, пораженный глубиной разверзнувшегося откровения, готов был разрыдаться от восторга и ужаса одновременно. Нужно было как-то успокаиваться. Он глотнул из фляжки и вскочил на ноги.

— Слушайте, кажется, я придумал! — вскочив на ноги, воскликнул Кирюша.

— Мы так и думали. А что придумал-то?

— Как что? — поразился Кирюша. — Я же вам говорил! Вот эту историю-то про Рвы, или там Гнилые Рвы!

— Какие рвы?

— Да вы че хоть?! — воскликнул Кирюша, и на глазах у него даже заблестели от негодования слезы. — Ну историю-то я вам рассказывал, как трое чуваков поехали на природу!

— А, да, — вспомнил Стива. — Ну и что ты придумал?

— Все! — в упоении воскликнул Кирюша. — Все придумал! Слушайте же меня!

И он все поведал своим друзьям.

Дело было осенью.

— Как сейчас?

— Ну нет, не так поздно, даже и не осенью, а так приблизительно в конце лета. Стояла тихая пасмурная погода. Трое друзей решили отправиться на природу. Три парня. Один с подружкой.

— Значит, четверо?

— Ну да, молодец, считать умеешь! Не перебивай, а? Короче, они собрались в лес. В окрестностях Здохни! Вот они идут по лесной дороге. Слегка бухнули, идут. Тихо, тепло. И вдруг навстречу им идет баба. Молодая такая, симпатичная, но в жопу пьяная. Идет и шатается. И вся такая растрепанная, помятая, сумочка у нее расстегнутая. А одета она совсем не по-походному. Ну там, предположим, вечернее платье, колготки в сеточку, все дела. Туфли на шпильках, само собой, в земле вязнут. И вот она проходит мимо, на них ноль внимания, а глаза у нее остекленевшие, и губы синие, и на лице синие пятна. Они думают — ни хера себе! Что за фигня? Прошли дальше — видят, а по обочине везде попадается черника. Они подумали — ну, значит, это она черникой перемазалась, понятно.

Идут дальше, видят — на дороге ключи валяются. А у нее же сумочка открытая была, значит, выронила. Обернулись, чтобы ее позвать, смотрят — а ее уже нет. Исчезла! Они думают — что за херня вообще? Дорога-то одна. Ну, решили, может, она в придорожные кусты завалилась, ну и хрен на нее. Дальше идут, видят — на земле разбитое зеркальце. Ну точно, значит, шла и все теряла. Дальше косметичка валяется. Подружка заинтересовалась и подобрала. Там всякая фигня, в том числе помада. Она смотрит — помада синяя!