Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

А Олегу то и любо. Посмотреть на все. А если все пойдет по плану и они действительно ее изнасилуют, то Олегу оно еще более любо. И то ему любо, что совершат его друзья, благополучные мальчики-мажоры, этакое преступление. Этакое зловещее! То-то он посмеется. И также интересно, как они себя почувствуют, когда охолонут. Потому что изнасилование — это вам не фунт изюма. Это такая вещь, ответственность за которую наступает с четырнадцати лет, а не то что с шестнадцати. И вот интересно, как они себя почувствуют, при условии, что он будет единственным свидетелем. Потерпевшая-то — дура, она бы, небось, и объяснить, что произошло, в случае чего, не смогла. А Олег бы, в случае чего, мог. И вот мы посмотрим. Изменится ли отношение проштрафившихся товарищей к Олегу в условиях такой ситуации. В сторону гораздо большего уважения. Надо полагать, что изменится.

И, например, Стива уговорит Инку выйти замуж за Олега. Ну, то есть папа его. Узнает папа, что Стива — участник группового изнасилования несовершеннолетней, а Олег — единственный свидетель. И папа все сделает, что Олег пожелает! А Кирюшина мама даст Олегу денег, так чтобы хватило на свадьбу и первое время. А также купит кооперативную квартиру. Хотя нет, квартиру молодоженам устроит Стивин папа, и работу для начала хотя бы в райкоме комсомола. Так что с Кирюшиной мамы только деньги.

А вот не чушь ли все это собачья? Надо полагать, что чушь. Но помечтать-то хоть можно? И то любо, что и он потом тоже Дарьку-то поимеет. Ее же надо будет утешить, проводить до дома. И он ей все объяснит, что теперь-то уже можно дать, тем более ему, спасителю. И не раз. И будет у него постоянная баба.

Да еще какая!

Какая?

А вот такая. Бессловесная. Безотказная. На которой жениться не надо. Ведь жениться-то нужно с умом, с разбором. Нужно! А чисто поебаться пока? Да и не только пока, а можно и потом. Можно всю жизнь. Потому что всю жизнь Дарька будет жить в этом саду, деваться ей некуда. И можно всю жизнь к ней приезжать. И даже когда женишься.

И даже непременно. Ибо кого Олег возьмет в жены? Разумеется, дочь высокопоставленного начальника. Конечно, и она может быть изрядной неряхой, но уж не до такой степени, о какой грезит Олег. К тому же едва ли будущая жена станет ревновать его к этакой-то дуре! Потому что это даже невообразимо. Для всех, кроме Олега.

Дарьку ведь красавицей совсем не назвать. Не говоря уж о том, что она очевидно придурошная. Одевается как чучело огородное. Не причесывается. Не умывается. Баба-яга какая-то просто. Но только совершенно молоденькая. А Олегу то и любо. Он бы и давно ею занялся, да есть у нее один недостаток.

Всем хороша Дарька, кроме одного. Ее места. Девственного. Это никак Олега не устраивало. А так-то она всем хороша. То есть, как писал Аркадий Гайдар, и все хорошо, да что-то нехорошо. Девица непорочная. Девица непорочная, чистая. То есть снаружи-то она грязная, черная, вонючая, а душа-то у нее чистая, белая! То есть не в смысле, что душа, чужая душа — потемки, а в смысле морали. Точнее, аморальности. Нет в ней ни малейшей аморальности, а это уже не прикольно. Половая распущенность в обязательном порядке входила в сексуальный комплекс грязной женщины.

Вот Пулемет. Ее смело можно назвать грязной шлюхой, и была она нередким объектом Олеговых эротических грез. Но сравнимте ее с Дарькой — и поймемте, что Пулемет по сравнению с Дарькой — так себе, как говорится, ваще ни о чем. Пулемет — дитя большого города, она и в школе худо-бедно училась, и с основами цивилизации знакома не понаслышке. Дарька же — это совсем другое дело. Это по-настоящему дикая девка. И не как Пулемет, которая как будто слегка придурковатая, а настоящая круглая ненормальная дура. Дикое дитя дикой природы. Дарька чудесным образом соединяла в себе черты почти всех достоевских пленительнейших образов. Она хромала. Она смердела. Она хотя и не отрезала мальчикам пальчиков, но однажды Олег сам видел, как она взяла маленького цыпленка, и — о, ужас! — откусила ему голову, и с наслаждением съела желтое трепыхавшееся тельце. Вот только на Соню Мармеладову она никак не тянула, ибо проституткой не была, а была, скорее всего, девственницей. Ибо потому что а как же иначе?

Но после того, как ее изнасилуют двое, девственницей она уже не будет, а при желании — а желание было — можно будет представить ее самой низкопробной блядью. И уж тогда существа более омерзительного, а значит, и более пленительного и вообразить невозможно. И конечно, прикольно было бы узреть падение этих снобов с их заоблачных вершин до грязной, неграмотной и слабоумной девки. Точнее, бляди.

Хотя насчет ее слабоумия вопрос остается чрезвычайно открытым, а насчет неграмотности Олег трагически просчитался.

Вот так и началось все однажды. То есть позавчера. А вчера Олег, с трудом переставляя непослушные ноги, думал, что неохота ему устраивать все эти фокусы, а просто хочет он Дарьку, и без всякого психоложества. Что глубоко наплевать ему на то, как горестно и низко падут его высокомерные товарищи, или же, наоборот, как не падут.

А проснулся поздно. Не сразу понял, где находится, потому что видел вокруг себя баню с пауками на стенах, так что первое, что пришло ему в голову, — он на том свете, в окончательной вечности. Но баня была настолько знакомой, что показалось ему, будто это их собственная баня в саду, как впоследствии оно и оказалось. Попытка встать удалась с трудом. Ольгович помотал головой — голова моталась с некоторым запозданием. Болел распухший нос. Ноги слушались, но гнулись медленнооо… Голова хотя и моталась, но не соооображала… Ооооооооооооооооо…

У Ольговича никогда не бывало прежде похмелья. Вчера он выпил много. Может, это и есть похмелье? Но все говорят, что с похмелья бывает тряска рук, дурнота и тошнота, потливость и гадливость: ничего подобного не ощущалось. Он чувствовал себя не плохо, но как-то странно. Вероятно, он до сих пор еще пьян.

Открыл дверь, пошатываясь, пошел. Куда пошел, зачем пошел? Точно пьяный. Постепенно стало начинаться припоминание. Приехали со Стивой и Кирюшей. Осенним вечером, уже в темноте. А сейчас? Сейчас вообще незнамо что. Ольгович посмотрел на часы. Они, слава богу, тикали. Ольгович с трудом сфокусировал глаза на показаниях прибора и установил, что время уже позднее, а число восьмое. Значит, сегодняшний день — второй по приезде в сад. А казалось, что не второй. Вроде как и зима настала, пришла пора печи топить. И он вспомнил, что действительно топил вчера печь. Пьяный. А друзья были еще пьянее. И тут что-то крылось… Но что именно?

То есть как — что?! То самое! Дарька, вот что.

Ольгович заторопился в дом. Постепенно добрался. Угли в печи догорали, жара стояла страшная, как в Африке, бардак еще страшнее, товарищи отсутствовали. Очень хотелось полежать и подождать, и он даже, несмотря на чувство долга их разыскать, так бы и сделал, но лечь было буквально некуда, все было завалено каким-то фантастическим хламом, а наводить порядок не хотелось уж вовсе. Ольгович вышел из домика и поплелся искать дебоширов. И вот, когда поплелся, вспомнил, что к Дарьке-то он вчера поплелся с таким же трудом, а вот по поводу того, как доплелся, — полный провал в памяти.