Ян Ленчо - Соло для оркестра

В дачном поселке у реки все-таки совсем другой мир. Во всяком случае, на первый взгляд. Прежнюю идиллию десятилетней давности, конечно, уже не найдешь, но иллюзия старых времен еще осталась. Тут тише, чем в городе, от воды веет влажный ветерок, поют птицы…

Давно прошли времена, когда эти места посещали лишь любители водного спорта да рыбаки! Скромные дощатые будочки рыболовов и невзрачные домишки пионеров дачной жизни безжалостно изгнаны с реки. Их место заняли более основательные строения — как, например, то, перед которым сейчас одна за другой останавливаются машины.

Все вышли, и дочь повела мать к тем, кто ночевал на даче, — пускай хоть немного освоится с ними прежде, чем начнут съезжаться совсем уж чужие люди.

Старшая сестра Тибора приехала с женатым сыном, невесткой и двумя их детьми, которые бегали теперь где-то у реки.

Тибор завел свою машину в гараж, чтобы освободить место перед дачей. Стоянка и так была довольно тесной.

— Теперь и я могу выпить! — весело сказал он, вернувшись, и вместе с другими тут же принялся за дело.

Потом он повел гостей осматривать дом. Ему было что показать — добротное каменное строение, прочно оштукатуренное, ни в чем не уступающее соседним.

Мать осталась одна — и этому она рада. Села во дворе на плетеный стульчик — отсюда ей видно зятя и всю процессию.

Сначала осмотрели гараж. Кроме машины, здесь разместилась и моторная лодка. Тибор, верно, предлагает покатать всех потом по реке. Женщины, конечно, пищат, что они в эту лодку не сядут, их мужья солидно помалкивают…

Гости выходят из гаража и идут к главному входу. Тут к ним присоединяется Зузана. Первый этаж осматривают, думает мать. Тут просторная комната с камином, кухня, обставленная всем, о чем только может мечтать женщина; заглядывают в ванную, туалет, кладовку. Поднимаются по деревянной лестнице на второй этаж. Восхищаются тремя спальнями со всеми удобствами, широким балконом, остроумно подвешенным в воздухе, с видом на голубую гладь, сверкающую внизу, в двадцати шагах от дома.

И вот уже опять все в саду, во дворе, или как там назвать это пространство перед домом, огражденное символическим заборчиком — местные власти возражали против высоких и плотных изгородей, которые кое-где было появились, но их пришлось снести, — заборчиком, ограждающим частное владение, в которое незваным вход строго воспрещен!

— У тебя здесь красиво. Правда! — похвалила брата средняя сестра. Побледнела ли она от зависти — мать не видит, та стоит к ней спиной.

— Тибинко, чтоб тебя! И на все это ты сумел накопить деньжат? — спросил кто-то.

— Накопить-то накопил, да этого мало! Сколько мы тут все наломались, даже Лацко. — Тибор поискал взглядом сына, но тот куда-то запропастился.

Потом спустились к реке. Уровень воды невысок, благодаря этому открылся широкий песчаный пляж, вид которого многих ошеломил.

— Вода холодная, выше по реке были дожди, — сказал Тибор.

— Фью-ю! — присвистнул кто-то.

— Настоящая Мальорка!

— Вот это да!

— Боже, какая же тут красота!

И так далее…

Позже, когда начали подъезжать машины с остальными гостями, мать ушла на кухню. Вскоре туда явилась Зузана. Вместе стали готовить холодные блюда, доставать посуду, приборы, разогревать то, что надо было разогреть.

Обед подали в третьем часу. Гостей набралось человек тридцать.

— Да еще некоторые извинились, что не могут приехать, — с некоторой досадой объяснила Зузана матери. — Но позже, к вечеру, приедут еще пять-шесть человек. — Тут она оживилась, даже подмигнула. — Самые важные…

Обед затянулся. Потом опять пили, беседовали, ударились в политику. Многое — а в особенности экономику — подвергли уничтожающей критике. Ратовали за бескомпромиссный твердый курс на предприятиях. В один голос утверждали, что давно бы следовало его взять, по крайней мере лет десять назад, а то и раньше!

Молодежь покинула поколение отцов и пошла к реке. Побродили по воде, кое-кто даже окунулся, но вода и вправду была холодной — такая уж пришла сверху, от Братиславы. Но на согретом мелком песке приятно было поваляться.

День убывал, убывали запасы вина и коньяка, но до конца мероприятия было еще далеко. В кладовке за кухней были припасены еще бутылки.

— Не разойдемся до утра! — выкрикивал Тибор. — До утра, до утра, до самого утра… — запел он.

Приехали и последние гости, привезли кого-то незваного, но хозяева и его встретили очень сердечно.

Снова что-то ели, снова пили. А солнце понемногу опускалось за холмы на венгерской стороне.

Общество разбилось на группки. Языки развязались, говорили уже все, что было на сердце.

Мать мыла посуду. В открытое настежь окно кухни доносились обрывки разговоров, музыка магнитофона, пение подвыпивших и даже отголоски первых ссор.

— Мама, оставь, завтра все приберем, — сказала Зузана, застав мать за мытьем посуды. — Пойдем к нам, ну пойдем, — уговаривала она, уже немного возбужденная ликером, с румянцем на все еще красивом лице.

— Немного осталось. Закончу и приду, — пообещала мать, отвоевав еще полчасика покоя от всех.

Настоящие дворцы — и тут, и в городе… Кто бы мог подумать, что ее Зузка так оперится! А сколько сегодня потрачено! Еды, питья, всяких дорогих напитков, фруктов, сладостей, боже мой, все это стоило кучу денег… Есть ли у них деньги на такой банкет или наодолжали? Ведь столько-то, поди, не зарабатывают. Министр и тот за такое короткое время не смог бы накопить столько добра…

Не дает покоя матери все увиденное. И то знакомое ощущение морозца, та дрожь по спине получили теперь какой-то другой оттенок — горечи, что ли… Нет, не так, что-то тут не так, говорит она себе. От восторженной гордости, которую она испытала утром в городе перед особняком дочери, остался только этот холодок и подавленность… Все у них есть, а глянь на них — вид такой, будто казни ждут, будто душит их какой-то кошмар! Не умеет нынешняя молодежь развлекаться, веселиться, как мы умели, думает мать. За кружкой пива, а то и без нее бывало нам весело, а они, гляди-ка, — где же настоящая радость? Разве это радость? Куда там! Настоящую радость сразу узнаешь, а у этих головы забиты другим, не умеют они наслаждаться маленькими человеческими радостями…

Во дворе хихикнули.

— Дерьмо, да еще какое! — донесся до кухни чешский говор.

— Тише, — проговорил другой голос.

— Да ведь он зарабатывает не больше трех с половиной! Что там говорить…

Опять кто-то засмеялся.

— Тише, — призвал к осторожности все тот же голос.

И опять все стихло.

Мать села в уголок возле электрической плиты, стала смотреть в окно.

Венгерский берег реки уже теряется в сумерках. И вербы на островке, что ближе к словацкой стороне, постепенно расплываются. Скоро стемнеет, думает она. И вдруг ее грудь сдавила внезапная глубокая печаль. Мать закрыла глаза, ей казалось: сердце вот-вот лопнет, разорвется на клочки… Потом давящее чувство отпустило, растеклось по всему телу. Это ей знакомо — знакомо по одиноким вечерам, это давно известная ей печаль старого человека, хотя там, дома, на Сиреневой улице, у нее какой-то иной оттенок…