Ян Ленчо - Соло для оркестра

Он заставил себя быстро двигаться и нырнул, почти схватив кого-то за руку.

Затем снова погрузился, яростно шаря вокруг себя, достал до дна, коснулся ладонями камней. Легкие его прямо лопались от напряжения, он выскочил на поверхность, ослепленный водоворотом, и часто-часто заморгал.

Чуть поодаль выбирался на берег Буц, волоча за собой человеческое тело, и, задыхаясь, ругался:

— Куда ты полез, сопля, сукин сын! — надсаживался он. — Под водой господа бога не найдешь! — Он кричал еще что-то. Люди на берегу подхватили спасенного мальчишку, а Буц прыгал, будто паяц на ниточке, — прыгал и орал благим матом.

Эмиль хотел что-то крикнуть Буцу, но застывший язык не ворочался.

С тех пор он глубоко не нырял — его страшила мертвая пустота и мутно-грязное подводное течение там, внизу.

Вскоре после того случая Буца направили сюда работать; точнее говоря, он попросту вернулся домой. Кооператив тут был слабенький, однако Буц скоро проявил себя. На четвертый же день — а бабы всегда под утро приходили тайком доить своих коров в кооперативном хлеву — Буц с Петрашем и еще двумя мужиками спрятались в соломе и, едва показались хозяйки, набросились на них в темноте с увесистыми палками.

Одна из них застонала:

— И меня бьешь, свою сестру?!

— Ах ты, гадина! — взревел Буц. — Ах, стерва, и ты здесь! — Он протурил ее через всю деревню, и она лишь громко причитала.

О том случае много говорили.

Вскоре хозяйство пошло у него на лад. Буц крепко держал в руках деревню и кооператив.

И все же многое в методах Буца настораживало Эмиля.

С тех пор как он стал одним из секретарей районного комитета, а Буц оставался в деревне, Эмилю все чаще чудилась в нем какая-то раздвоенность, за внешней твердостью и уверенностью — что-то аморфное, податливое.

— Господи Иисусе, тебе тоже очень жарко? — нарушил молчание Буц.

— Я просто плавлюсь, — выдавил Эмиль.

Сойдя с дороги, они поплелись полевой тропкой, закаменелой и голой, как горный утес.

Эмиль щурился на дрожащее марево горячего воздуха.

И вдруг в изумлении широко раскрыл глаза.

Против желто-зеленого поля на утоптанном клочке земли он увидел четыре низкие распластанные мазанки, крытые растрепанной черной соломой. Они в самом деле будто распластались четырьмя кучками давным-давно забытого и слежавшегося, вымытого дождем сена. Чуть поодаль — еще две такие же хибары, слепленные из глины, дерева и жести, с короткими дымовыми трубами. Одиноко стояло в стороне единственное дерево — хилая обломанная слива.

На ней болтались какие-то тряпки; на стеблях кукурузы за хибарами тоже сохло тряпье.

И все здесь, казалось, не могло подняться от земли, придавленное тяжестью солнца, жар которого не унимался с рассвета до заката. Если всю долину можно было сравнить с раскаленной сковородой, на которой жарилось зерно, то этот истоптанный клочок земли был явно ее растрескавшимся дном.

В слободе царили мертвый покой и расслабляющая тишина.

Эмиля охватило стеснение, он смотрел во все глаза — как первооткрыватель. Эти жилища сотни, нет, куда там, тысячи лет назад, когда жизнь только зарождалась, слепил из глины первобытный человек. А пепел и раскаленные осколки стекла — это выбросы вулкана. После извержения все жители, все племя вымерло от болезней, и сейчас вот он с Буцем каким-то чудом открыли это заброшенное поселение.

Он ошарашенно смотрел на родник, с трех сторон огороженный проржавевшими листами железа; уровень воды из-за жары сильно опал, оставив по краям засохшие полосы грязи и слизь. В мутной воде плавали бумажки, трава, какие-то огрызки и жуки.

Не родник, а сточный канал, сказал себе Эмиль.

И еще подумал, что углубление родника — маленькая незаметная щель в растрескавшемся дне сковородки, дыра в звонкой, как наковальня, площадке с остатками пепла и сверкающими стеклышками в потоке лавы.

— Гляди, вон ихний вайда, — предупредил Буц.

Между двумя мазанками, из-за старой плиты, на которой клокотало густое, точно каша, варево из зеленых зерен овса, показался цыган.

Не спеша, переваливаясь, подошел он к ним, статный и плечистый, шурша босыми ступнями; бедра его облегала рваная майка.

— Эй, Жиго, что стряпаешь? — жизнерадостно воскликнул Буц.

И тут Эмиль убедился, что они не одни. Со всех сторон выныривали откуда-то жители слободки, прямо из кукурузы выкатилась кучка ребятишек, и вот за спиной вайды уже стояла толпа, человек двадцать, цыган.

Жиго глянул на Буца и неподвижно уставился на Эмиля, и были в этом взгляде настороженность и безразличие одновременно.

— Пришли посмотреть, как мы живем? — спросил он сухо и негромко.

— Ну-ну, — проворчал Буц, — вы не дети. Хотел бы я знать, кто должен о вас заботиться.

— Лучше б, — с усмешкой возразил цыган, — вы нас оставили в покое.

Эмилю показалось, что Буц не сразу понял Жиго, но, сообразив, продолжал, прохаживаясь взад-вперед по утоптанной земле:

— Еще бы, тебя такое устроило б. Было бы тут хоть чуточку порядка!

Вайда смерил его взглядом и подался вперед, словно собираясь заступить ему дорогу, но остановился.

— Не бойся, ничего я у тебя не заберу, — успокоил его Буц.

Жиго не ответил, наблюдая за Дудой, подъезжавшим на велосипеде. Дуда был без рубахи. Спрыгнув почти на ходу, он бросил велосипед, стукнув рулем о землю.

— Чего лезешь, куда тебя не просят? — пробурчал Жиго.

— Заткнись, — огрызнулся Дуда.

— Человек не может жить в одиночку, как собака, — проговорил Жиго. — Не может. Потому ему надо оставаться со своими.

— Уж скорее б отсюда.

— Дурак. Поглядим еще, с какой радостью ты сюда вернешься, — не унимался вайда. — А в деревне ты будешь как палец без ладони. Мало тебе достается от них?

Дуда нетерпеливо посмотрел на Эмиля и указал на хижину:

— Вот где я живу.

Она была низенькая и ветхая, с грязными полосами побелки по доскам, положенным поверх глиняных стен, с покосившейся трубой, халупа, каких в этом краю тысячи.

— Я пойду посмотрю, — сказал Эмиль, направляясь к ближайшей из хижин, они манили его.

Жиго отвернулся к плите, молча поворошил огонь. Остальные взволнованно перешептывались, и шелест этот не утихал, словно надоедливо звенело в ухе.

Буц остался на площадке. Он стоял, облизывая губы, и ухмылялся. Эмиль видел это совершенно отчетливо — Буц ухмылялся.

— Не ходите туда, — остановил Эмиля кто-то из толпы.

Эмиль откинул мешковину, занавешивавшую дверной проем.

В нос ударила затхлая вонь плесени. Между кастрюлями и тряпьем лежала на боку голая старуха и курила длинную трубку. Женщина помоложе, тоже совершенно голая, с раздутым животом, стояла, немного скрытая полумраком, наклонившись над узлом.