Ян Ленчо - Соло для оркестра

— Чудо? — Эмиль обливался потом, от солнца темнело в глазах. — Чудо ты сотворишь собственноручно. Ясно? Пригонишь свой национальный комитет, и я с ними потолкую.

Буц остолбенел и выдавил нечто нечленораздельное.

— Слышал?

— Да как же… — Он не договорил, обалдело глядя на Эмиля.

— Да. И ты это сделаешь, — раздельно проговорил Эмиль. — Ты что, речь потерял? Или слух? А может, тебя это не устраивает?

Буц неподвижно стоял, моргая голубыми глазками, словно отсчитывал слоги. Наконец он приоткрыл рот, словно не веря, что Эмиль не шутит, и выждал несколько секунд, когда тот захохочет, разряжая напряженность.

— Прошу прощенья, — произнес он непривычно тихо. В голосе его послышались обида и какая-то вялость.

Видали его, засранца, распалялся Эмиль. Знаю я вас, еще бы! Ах ты, вонючка… На таких, как Дудова, разеваешь пасть, а стоит прикрикнуть на тебя самого — сразу поджал хвост и стал тише воды ниже травы.

Он даже побагровел от возбуждения.

Буц избегал его взгляда и все моргал, глаза у него повлажнели — и Эмиль невольно сравнил их с разбухающим в воде горохом.

— Ладно, ладно, — примирительно обронил Буц. — Раз уж тебе сильно хочется, пошарю, кого-нибудь, может, и соберу. Будет сделано, Эмиль, не боись. — И, отойдя, недовольно пробурчал, скорее для своего успокоения: — Ладно. И нечего с ходу собачиться. Раз тебе так хочется — будет комитет.

Часа через два Эмиль, томясь, стоял, выглядывая из окна конторы правления. На стенах конторы были развешаны полученные кооперативом дипломы в рамках, висел портрет президента. На столе, заваленном газетами, — телефон и пишущая машинка, возле стола — шкаф, стулья.

Буц, недавно вернувшийся из деревни, перебирал бумаги, шуршал, стучал ящиками, изредка произносил слово-другое, голос его звучал предупредительно, и Эмиль даже сказал бы — услужливо.

Эмиль слышал за спиной его сопение, но думать о Буце не хотелось.

Солнце клонилось к закату, от горизонта взметнулись желто-оранжевые сполохи, окрасившие нижний край неба. Во время учебы в Праге Эмиль долго не мог привыкнуть к странному городскому времени. Вечер там наставал значительно позже, чем дома, и день, перед тем как уступить место сумеркам, как бы задерживал дыхание. А приехав домой, он опять-таки удивлялся, что ни свет ни заря, уже во втором часу, просыпались птицы. День здесь начинался, да и кончался тоже, на добрый час раньше.

— Скоро соберутся, — услышал он голос Буца. — Но предупредить удалось не всех, дома не застал.

Эмиль не ответил.

Деревня дремала, застывшая, околдованная зноем.

И вдруг раздался колокольный звон, торопливый, словно убегающий…

— Что это? — насторожился Эмиль.

Буц замер и тоже прислушался.

— Как на пожар. Проклятье, вот еще не хватало!

Он подбежал к окну.

Из-за угла со стороны площади что-то кричали.

Они выскочили на улицу.

Эмиль увидел Петраша — это он стоял возле старой звонницы между ореховыми деревьями и яростно дергал веревку, размахивая руками вперед-назад, словно качал воду из колодца и одновременно призывал на помощь небесные силы.

Колокол повышал голос, задыхаясь, торопил.

— Что горит? — спросил Буц.

— Деревня. Вся деревня сгорит, коли цыган сюда пустим, — откликнулась женщина в черном платке и враждебным, недобрым взглядом смерила Эмиля.

Эмиль с Буцем переглянулись.

Колокол не умолкал, и деревенские суетливо сбегались со всех сторон, пыльные, потные, бросив дела во дворах и огородах. Лица у всех злые, непримиримые.

— Не позволим, и все тут. Никто не имеет права заставить нас!

Голос был пронзительный и ядовито-колючий.

— Выгоним их!

Эмиль в недоумении озирался по сторонам. Все было как в кошмарном сне. Почему? Господи, почему?!

Ему почудилось, что время вернулось на много лет назад: он увидел кучку мужиков, в растерянном напряжении толпившихся перед конторой графского имения. Управляющий с крыльца оглядывал стоявших внизу.

— С понедельника придете трое, больше мне не надо. Так, значит, Шуба, Туранский, Борош. Остальные зайдите спросить через недельку.

Двери захлопнулись, и мужики молча разошлись. А потом, уже на деревенской площади, старый Матейко, для которого долгие месяцы все не находилось работы, вдруг разбушевался, начал орать:

— А ну пошли отсюдова, цыганье проклятое! Вали в слободку, чтоб тебя тут и не видели! Проваливайте!

Глупость, дурацкая бессмыслица, урезонивал он себя. Сердце бешено, громко колотилось.

— Буц… — Он не мог прийти в себя. — Буц… что все это значит? — Он схватил Буца за руку, словно хотел убедиться, что не спит и все вокруг — реальность.

Буц стоял, опустив руки, и лишь едва приметно пожал плечами.

Скованность разом покинула Эмиля, ослепленный гневом, он завопил:

— Что ж это такое? Спятили вы все, что ли? Кому это взбрело в голову? Ты… Ты!

Он вцепился в плечи Буца и затряс его.

— Уж не думаешь ли ты… — Буц побагровел и выпучил глаза, дернулся, словно отталкивал от себя тяжесть; ужас в его глазах отводил какие бы то ни было подозрения.

— Где же он?! Где твой распроклятый комитет? Там вон? Это, что ли, они? — надрывался Эмиль.

— Проклятье. Не говори, Эмиль, будто ты меня… — На лбу у Буца вздулась жила, он захлебывался словами.

Чем этот мерзавец занимался, пока шлялся по деревне? — яростно кричал про себя Эмиль. Все это похоже на него. Господи Иисусе, если сейчас он и ни при чем, то прежнее его отношение к этому…

Сорвавшись с места, он побежал к звоннице.

— Рехнулись вы, что ли? — Это кричал уже Буц, бежавший за ним, он размахивал руками и грозил кому-то.

Эмиля привлек шум у магазина самообслуживания — топот и крики; над дорогой поднялась пыль.

Гнали Дуду. Он бежал сюда, к школе, широко разинув рот, Дудова за ним.

Эмиль ринулся им навстречу, он, как только что Буц, угрожающе потрясал кулаками, ругался, но словно обращался в пустоту. Тогда он повернул назад, к школе, подбежав к двери, резким ударом ноги толкнул ее.

Запыхавшийся Дуда ввалился следом.

Цыган вытирал окровавленное лицо. Волосы его слиплись, загнанный, задыхающийся, он извергал проклятья. Дудова в спадающей юбке, в кофте, сквозь дыры которой проглядывало тощее смуглое тело, прислонилась к стене. Насмерть перепуганное лицо ее кривилось и дергалось, слезы текли по щекам.

Здесь они в безопасности, подумал Эмиль и прислушался к доносившимся с улицы крикам.

— Буц, с этим делом надо разобраться. Пойдем.

Буц в нерешительности переминался посреди конторы и не трогался с места.

Когда же он двинулся, в дверь застучали, и створки ее широко распахнулись.

Вошел Петраш с двумя бабами.

Скотницы прибежали из коровника как были, одежда в чешуйках мякины, в соломе. Эмиль знал их в лицо, с одной даже танцевал на том празднике.