Ян Ленчо - Соло для оркестра

— Молчи! — прошипел ей на ухо муж.

Он посмотрел на нее таким страшным взглядом, что она разом осеклась. Зачерпнув из чугунка, стоявшего возле ее ног, кружкой воды, Дуда жадно напился.

Господи Иисусе, ну не Буц же…

И вдруг наступила безжизненная тишина.

Из-за хибары напротив показался Жиго. Шаркая босыми ступнями, он приближался к ним.

Дуда отшвырнул кружку.

— Не предупреждал я тебя? — приятельски протянул Жиго. — Видишь, Имро, там вредный для тебя воздух, — и он махнул рукой в сторону деревни.

— Заткнись, — холодно приказал ему Дуда. Выражение лица его при этом не изменилось, лишь глаза сузились.

Жиго чуть повел плечами и ссутулился.

— Чего собачишься, — продолжал он. — Послушался бы меня, не довел бы до того, что случилось.

Присутствие Эмиля его ничуть не смущало и не удивляло; видимо, прежде, чем появиться, он наблюдал за происходящим из укрытия.

— Мы всё знаем, — сказал Дуда.

— Ну… — с усмешкой протянул Жиго. — Что ж ты знаешь?

— Всё знаем, — повторил Дуда.

В руке у него сверкнул нож.

Братья Дуды чуть отступили, но в руках у них тоже были ножи.

Жиго остановился, неприметно, чуть-чуть попятился и молниеносным движением сунул руку в карман.

Никто не шевелился, все смотрели друг на друга неподвижным взглядом. Жиго слегка наклонился вперед, голова его словно срослась с плечами.

— Падла, — проговорил Дуда. — Теперь я тебя достану.

Он говорил все таким же безразличным хрипловатым голосом.

Жиго — с лица его не сходила усмешка — переступил с ноги на ногу, но кто-то позади него предупреждающе шепнул:

— Осторожно…

Жиго мельком глянул на Эмиля, густые брови вспрыгнули, лицо скривилось, на нем застыла гримаса бессильной ярости.

Эмиль сжимал в руке пистолет.

— Бросьте ножи, — приказал он. — Бросай ножи!

Жиго выругался.

— Бросай! — Эмиль повысил голос.

Жиго еще больше набычился, снова переступил, потом, перебежав площадку перед халупами, нырнул прямо в густую кукурузу, яростно раздвигая ее руками и коленями, и тут же исчез из виду.

Дуда с братьями бросились следом.

— Стой! — заревел Эмиль. — Стой!

Все они ринулись в кукурузу. Высокие метелки над их головами раскачивались, с хрустом ломались стебли.

— Он! — застонала Дудова, ее била частая дрожь. — Он! Убей его! Убей его-о-о! — вопила она голосом, переходившим в тихий сиплый хрип.

Только сейчас до Эмиля дошло, что́ все это значит.

Жиго? Жиго?!

Сердце у него стучало где-то прямо в горле.

Господи, выходит, Жиго… Разум отказывался верить.

Конечно же, Буц такого не сделал бы. Эмиля переполнили упреки совести, стало мучительно стыдно. Как вообще мог он подумать о Буце…

Его окутала слабость, оцепенение и какая-то пустота, в которой он снова был совершенно один…

Совсем один…

— Убей его! — хрипела Дудова.

Голос исходил из нее еле-еле, шелестел маленьким ручейком.

Вдали, в кукурузном поле, слышались крики и призывы о помощи.

— Привет, Эмиль!

На тропке позади него появились Буц с шофером и остолбенело уставились на пистолет, который Эмиль продолжал держать в руке.

— Что происходит?

Эмиль услышал свой голос как бы со стороны:

— Вайда…

Он стискивал пистолет и чувствовал под рукой громкий звук пульса — словно сжимал чье-то запястье.

— Жиго? Жиго подпалил?

Эмиль задержал дыхание, ожидая удивления, возмущенных возгласов, негодующих слов. Ничуть…

— Ну, — протянул Буц, — этого следовало ожидать. — В голосе его не было и тени волнения.

Он подступил ближе, губы его дрогнули, мелькнули ослепительно белые зубы. Он доверительно положил руку на плечо Эмиля и огляделся по слободке, потом повернулся к кукурузному полю. Там ничто не шелохнулось.

— Не говорил я тебе, что́ это за публика? Сам видишь… Жиго не устраивало, что племя его расползается и овечки убегают от него…

— Да. Скорее всего, он знал и дожидался, пока вы пригоните их назад, к нему, — произнес Эмиль.

Расслабленность и бессилие сменялись нарастающим чувством ярости против Буца, который говорил с облегчением, словно наконец-то сбросил с плеч неприятности. Он и не моргал, и жила на лбу не вздувалась.

— Не удивляйся, Эмиль. Мы-то давно знаем, чего от них можно ожидать. Я рад, что ты в этом тоже убедился.

Он сказал это просто и с удовлетворением. Эмиль молчал, пристально глядя на успокоившееся кукурузное поле.

Перевод с чешского И. Ивановой.

Девушка сидела на краешке стула, держала одну руку на коленке, прикрывая побежавшую стрелку. Юбка у нее была дважды подвернута в талии, это было видно под кофточкой. Другая рука все время блуждала по столу, отщипывала кусочки хлеба, обрывала бумажную салфетку, играла с солонкой.

Рюмки она лишь едва касалась губами, кислое вино ей не нравилось. Ее спутник не уговаривал ее пить, он, может, вообще не видел ее, пил один, мысли его разбегались, но слова он выговаривал еще четко.

— Не поймите меня превратно, я Атенку уважаю, я ее то есть даже очень уважаю, ведь в конечном счете она мать моих детей. У нее есть только один недостаток: непонимание; она не понимает меня, не умеет прочувствовать проблемы другого человека. Просто ей этого не дано. Я бы не осмелился упрекать ее за это, мы не имеем права упрекать кого-либо за физический недостаток, а душевный недостаток — это то же самое, человек в нем не виноват. Конечно, факт, что кое-что можно исправить тренировкой, если бы она хоть капельку постаралась, я был бы благодарен за одну только добрую волю. Вы же понимаете, если тренировкой можно исправить недостаток телесный, то при доброй воле можно исправить и недостаток психический, то есть душевный. Я ей предложил на выбор: пожалуйста, Атенка, предложи сама, что тебя больше устраивает: понедельник, среда, пятница или вторник, четверг и суббота? Вы думаете, она отреагировала?

Мужчина изрядно хлебнул: девушка лепила из мякиша маленькую мышь.

— Наконец она своей неуступчивостью принудила меня подать на развод; я бы предпочел решить это дело без административного вмешательства, я ненавижу бюрократию, особенно когда она сует свой нос в ваши личные дела. И ничего разводом решить нельзя, абсолютно ничего, только создаются дополнительные трудности. У Даенки характер открытый, доброжелательный, она такая добросердечная, веселая, но вот жаль, совсем не следит за собой. Фигура у нее, я бы сказал, чересчур развитая, пышная, лицо прекрасное, волосы роскошные, а кожа, такая кожа — просто раритет, такую кожу, как у Даенки, не знаешь с чем и сравнить. Но фигурой она с Атенкой не сравнится; ту я вот так за талию обхватить могу, никто не поверит, что у нее двое детей, только на лицо, конечно, время поставило свою печать. Вот если бы к фигуре Атенки да приставить голову Даенки, вот это была бы женщина, боже ты мой, это, скажу я вам, была бы не женщина — Венера!