Ян Ленчо - Соло для оркестра

Ей было очень смешно, но она подавила улыбку, боясь все испортить.

— Все-таки все женщины очень разные, — заметила она наконец, видя, что мужчина молчит и, прикрыв глаза, потягивает вино.

— Да, вы правы, в самый трудный момент я встретил Каенку, она явилась как подарок судьбы во тьме кромешной. Я бы ее и не заметил, но она прогуливала кошку в кожаной сбруе, это было удивительно. Каенка вообще оригинальное создание — она, скорее, художественная натура, абсолютно современный тип, одевается изобретательно, никаких готовых вещей, а ноги у нее длинные, стройные, невероятные ноги. Если бы у Атенки при ее фигуре были ноги Каенки, она бы и сегодня сделала карьеру даже на Западе. У Каенки меня очаровала главным образом атмосфера; она умеет создать необычную среду обитания, впервые в жизни я понял, что действительно живу в двадцатом столетии. Сидишь развалясь в ламинатовом кресле, откроешь бар — там зажигается лампочка и в зеркале отражаются разноцветные бутылки благородных форм, нальешь себе «уиски энд соудэ», закуришь «кэмел» и любуешься старинной прялкой, от которой исходит тишина и покой наших бабушек. Под прялкой сидит кошка и глядит на тебя внимательно синими, почти человеческими глазами.

Девушка запрятала поглубже под столик свои коротенькие пухлые ножки и вдруг отчетливо осознала, что умирает с голоду. Незаметно взглянула на часы; через час кончаются уроки, с которых она сбежала. Дневной винный бар был невелик и просматривался насквозь, и ей стало страшно, что кто-нибудь войдет и узнает ее.

Ее игривое настроение сменилось странной печалью; рассказ о первых двух женщинах показался ей смешным, упоминание о Каенке задело и ранило ее, она почувствовала себя ничтожной, безобразной и неинтересной.

Она обеими руками нажимала на желудок, но не смогла подавить его настойчивый голос, переменила положение тела и отвернула пунцовое лицо.

— Вы не хотите поесть?

Он кликнул официанта и стал совещаться с ней над меню, она глядела на цены (в кармане у нее едва ли набралось бы три кроны мелочью) и стеснялась, мотала головой и пожимала плечами, не подозревая, что ее смущение приятно мужчине, оно возвращает ему утраченное равновесие. Наконец он заказал еду сам.

— Видите ли, деточка, жизнь очень сложная штука, эта кошка, из-за которой мы познакомились, стала причиной целого ряда неприятностей. Дело в том, что у нее врожденная аллергия на босые ноги, особенно ее раздражают большие пальцы; она может сидеть с закрытыми глазами или даже спать, свернувшись калачиком, но каким-то неисповедимым (слово вышло из его уст покореженным и помятым) образом она засекает босые ноги и впивается в них в моменты… простите, я забыл, что вы так невероятно молоды. Каенка со свойственным ей цинизмом посоветовала мне не снимать носки, но, видите ли, нагая женщина в чулках усиливает эротическое впечатление, тогда как голый мужчина в носочках просто смешон.

Девушка прыснула, она не могла удержаться, и смех пошел из нее и ртом, и носом, из глаз полились слезы, она стала искать носовой платок в портфеле, где как попало были напиханы учебники и тетради, грязные и ободранные.

Мужчине было противно глядеть, как она утирает глаза и нос скомканной тряпочкой, по-видимому, она считала неприличным высморкаться и только по-детски шмыгала носом. Но ее жалкий вид был трогателен, как вид желторотого птенца, мужчина вдруг припомнил, как Гёте где-то поцеловал девочку, у которой была сыпь, и произнес бессмертное изречение, что, мол, юность всегда прекрасна.

Официант принес закуску: тосты а-ля тартар, мужчина заказал их, чтобы потрясти юную деву. Но юная дева и глазом не моргнула, схрумкала черствый хлеб здоровыми, хотя и немного кривыми зубами, зажмурившись, проглотила сырое мясо и произнесла деловито: «Но вы же могли выбросить кошку за дверь?»

Она его убила; она в точности знала, о чем речь, и дала это понять.

— Вы так молоды, — сказал он оскорбительно, — вы все представляете себе слишком просто. Вы когда-нибудь слышали, как орет сиамская кошка? Если Мулине приспичит, вы должны тотчас же бежать с ней на улицу — или поживей убирайтесь восвояси. Она меня и в другие неприятности втянула, любимица хозяйская. В Праге живет миллион человек, и надо же, чтобы самая противная из всех моих сослуживиц по конторе, наинесноснейшая (слово опять заело, он должен был несколько раз разбежаться, пока его взял) старая дева жила как раз в том микрорайоне, где я выгуливал Каенкину кошку, и как раз возвращалась из кинотеатра. По счастью, было уже темно, и я отпустил ремешок. А Боженка, это моя сослуживица, бросается ко мне: не меня ли вы ждете, пан доктор? Мне было мучительно что-то ей объяснять, и я зашел к ней на чашку чая. Чай был ужасный, какая-то трава, ромашка или липовый цвет. Но тут я обнаружил любопытную вещь: с близкого расстояния Боженка вовсе не такая несносная. А руки у нее так просто прекрасные, узкие, благородные, почти красивой формы, и прикосновение нелипкое, приятное. Это ласковые руки, теплые, когда вам холодно, и прохладные, когда у вас жар, у Каенки же руки узловатые, скорее мужские, прямо как у токаря, поцелуешь ей ладони — будто табачный киоск. У Боженки, наоборот, вдыхаешь милый запах сухих трав, мать-и-мачехи, яснотки, глухой крапивы, все такое нежное, ускользающее, ностальгическое. Она была мне так благодарна, я провел с ней поистине умиротворяющую ночь, только старинные часы меня беспокоили, они отбивали и четверти, и половины, и три четверти, я совсем не выспался. Женщины неисповедимы, я не аферист и не прячу обручальное кольцо в карман, Боженка очень даже хорошо знает мое сложное положение, но не хочет понять, что мне нельзя быть с ней каждый день, она посылает мне сладкие взгляды на общих собраниях, обливает меня сиропом, как я к стулу не прилип, не понимаю.

Мужчина разволновался, он говорил все быстрей и быстрей, речь его стала сбивчивой, слова налезали друг на друга.

— Представьте себе, деточка дорогая, мое положение. Почти всю неделю я был дома у Даенки, ну да, у Даенки, я пожертвовал собой, у маленькой Дашенки корь. В комнате жарища, занавески задернуты, Даенка вся потная, теща варит чай, тесть делает козу, чтобы повеселить ребенка, — просто сумасшедший дом. А тут звонит Атенка, у нее с Радеком опять неприятности, с ним все время что-то происходит, еду домой, то есть домой к Атенке, я ведь такой бедолага, даже не знаю, где мой дом. Атенка, говорю, ну что ты плачешь, у Радека это детское, все пройдет, но у Дашенки может произойти воспаление легких, разве можно сравнивать воспаление легких со шнурками для ботинок. Дело в том, что Радек в раздевалке повытягивал из всех ботинок шнурки и продавал их у входа в универмаг, представляете себе? И заработал на этом две кроны, вы подумайте, и в нашем обществе находятся люди, которые поддерживают нищенство, видят хорошо упитанного, хорошо одетого ребенка в курточке из валютного магазина «Тузекс» и суют ему в руку крону, уму непостижимо! В довершение всего он купил себе сигареты, это семилетний-то мальчишка. И вот мы с ней сидим, советуемся, что делать, и тут вдруг звонит Каенка, было два часа ночи. И с олимпийским спокойствием сообщает мне, что она звонила Даенке, безобразие, ночью будить тяжело больного ребенка, и к тому же требовать телефон Атенки, это уже бесстыдство. Ты не понимаешь, я пытался ее усовестить — это же абсолютно неприлично, звонить людям ночью, мы решаем серьезные проблемы. Я твои проблемы знаю, отвечает Каенка, эти проблемы ты можешь решать и в другое время, а у меня Мулина котится, и я еще глаз не сомкнула, это твоя вина, это ты ее тогда отпустил. Приезжай скорее, ты должен это как-то ликвидировать, их пять штук. И орет в телефон так, что Атенка слышит каждое слово. Атенка, конечно, молчит, только крепко сжимает губы, я эту ее манеру не переношу. Какая еще Каенка, говорит она голосом святой мученицы, чего же ждать от Радека, когда у него такой папа. Вот вам женская логика! Я пытался ей объяснить, что́ означает для меня Каенка, но она ничего не поняла, даже не попыталась понять. Столько людей вокруг, а ты один-одинешенек, есть дети, есть жены, но никто тебя не понимает. Никто.