Ян Ленчо - Соло для оркестра

Я просто называл себя, место моей службы и горестно умолкал.

И все понимали, в чем дело. Когда поднимался плач, я незаметно исчезал.

В конверте, в котором мне первого числа выдали зарплату, лежало сверх того несколько сотенок премии. Оклад, разумеется, тоже был повышен. С тех пор я стал незаменимым для авиакомпании. Как только случалась трагедия, я был всегда под рукой, всегда наготове. Однажды меня даже из отпуска отозвали.

По привычке я и на службе ходил с печальным лицом. Мой грустный вид мало-помалу внушил ко мне уважение и признательность. Никто больше не позволял себе шептаться о моей черствости. Моя незаменимость утверждалась с каждой очередной катастрофой.

Поднимаясь по общественной и служебной лестнице, я все больше запускал свою непосредственную работу, но никто не осмеливался упрекнуть меня хотя бы словом. В конце концов я вообще уже ничего не делал, только сидел день-деньской за письменным столом в ожидании несчастья.

Я получил несколько предложений от конкурирующих фирм. Но всем отказал. Верность своему учреждению прежде всего. И это положительно отразилось на моем продвижении и жалованье.

Потом наступило затишье. Авиакатастрофы прекратились. За несколько месяцев — ни одной. Это тут же сказалось на мне — директор все реже меня вызывал, а однажды первого числа в моем конверте оказалось меньше денег. Когда я запротестовал, мне неохотно доплатили разницу, но со следующего месяца уже не доплачивали. Всем в авиакомпании, да и мне самому, начинало казаться, что я становлюсь лишним. Совсем лишним.

Скорбный вид, от которого я уже не мог избавиться, теперь всех раздражал.

Надо было спасать свою репутацию.

Меня могли уволить. И вот я как-то забрел на аэродром. Показал удостоверение служащего компании. Этот документ открывал передо мной все двери. Тогда я понял, что отчаиваться рано. У меня в голове родился план, который несложно было осуществить.

В один из самолетов я тайком пронес бомбу замедленного действия.

Бомба была незаметной, никто ее не обнаружил, но весьма эффективной. Я в этом убедился, когда в дирекции снова воцарилось траурное настроение, а мне опять пришлось взяться за свою неблагодарную роль.

С тех пор я регулярно закладывал бомбы в самолеты. Ничто больше не угрожало моему положению.

Я стал заместителем директора. А потом, после одной чрезвычайно крупной катастрофы, я раскритиковал директора на заседании коллегии за недостаточные меры безопасности. И заявил, что, если стану директором, не произойдет ни одной катастрофы. Его сняли, а меня назначили вместо него. С тех пор и в самом деле не случилось ни одной аварии.

До вчерашнего дня…

Не знаю, как это произошло. Но, к счастью, нашелся молодой человек, который согласился оповестить о катастрофе родственников погибших…

Перевод со словацкого Н. Аросьевой.

Всего несколько дней назад мы с Эдой блаженствовали на очистной станции нашей целлюлозно-бумажной фабрики, которая время от времени сбрасывала в водохранилище сточные воды. Мы с Эдой должны были следить за их концентрацией, чтобы рыба не дохла, иначе для нашего предприятия дело пахло штрафами и прочими недоразумениями с обществом охраны природы.

Именно такая неприятность с нами недавно и случилась: со мной, как с ответственным лицом, и с Эдой, моим помощником. Об этом поочередно писали в заводской многотиражке, в районной газете и, наконец, в воскресном приложении к областной газете. После чего меня навестил сам директор: с него, мол, хватит, больше он не намерен вытаскивать меня из лужи, в которую, кстати, и сам он сел по моей милости. И расплачиваться на этот раз будет не предприятие, а лично я, из своего кармана; впрочем, Эда может подбросить мне что-нибудь, если на то будет его добрая воля.

— Какая еще воля, — пустился в рассуждения Эда, — да тут впору утопиться. Подумать только, последний косяк рыбы в наших краях… — Он с досадой махнул рукой. — Так сколько тысяч крон с нас возьмут?

— Вам не кажется, — сказал директор, потемнев лицом, — что вопрос следовало бы сформулировать несколько иначе: сколько вам дадут лет?

— Ну, зачем же так сразу, — говорю я, отрезаю ломтик от ветчины, принесенной на полдник, и предлагаю директору: — Не угодно ли отведать?

Директор дернулся и прошипел:

— Спасибо, что-то не хочется!

— Теперь хоть езжай на рыбалку к морю, — брякнул с горя Эда, а этого делать не следовало, потому что директор тут же навострил уши. Эда — страстный рыбак — тайком ходил ловить карпов из строго контролируемого опытного косяка, который был запущен на развод в наше водохранилище. Мало того, что он ловил без разрешения, которое давно уже никому не выдавалось из-за катастрофического сокращения рыбьего поголовья; теперь он умудрился отравить последнюю стаю, которую он берег и выхаживал только для того, чтобы время от времени поймать какого-нибудь карпика, а потом опять отпустить его в воду. Эда взял со стола кусок ветчины, от которого отказался директор, и жадно запихнул в рот.

— Это были последние экземпляры пресноводной рыбы на нашей территории, — в голосе директора завибрировали угрожающие нотки.

— Может, ничего страшного с ними не случилось. — Эда вытер жирные пальцы платком. — Кто-нибудь видел, чтобы они всплыли кверху брюхом?

Эда был не из тех, кто добровольно признает свое поражение — его можно было уличить только фактами, хотя он отлично знал, что химикалии в воду все-таки попали.

— Только этого нам всем не хватало: найти дохлую рыбу! Я могу порекомендовать вам лишь одно, — грозно сказал шеф. — Завтра же возьмите отпуск за свой счет и основательно обследуйте наше водохранилище. Это ваш единственный шанс на спасение!

— То есть? — недоуменно спросил я, скомкал бумагу от бутербродов и швырнул ее в корзинку.

— Ваше спасение в том, что вы ничего не найдете, ясно? Ни одна рыба не погибла!

— А вы знаете мою теорию? — Эда заморгал с таким невинным и простодушным видом, что я насторожился.

— Нет, не знаю, — отрезал директор, — меня интересует только рыба, и ничего больше.

— И я про то же, — невозмутимо продолжал Эда. — Возможно, рыба не подохла, она могла просто улететь.

— Что такое? — оторопел шеф и на всякий случай посмотрел на меня: не ослышался ли он.

— Видите ли, — серьезно сказал я, — это у него такая теория: что рыбы в процессе развития перескочили через земноводных и змей, то есть пресмыкающихся, и под влиянием искусственной жизненной среды попали сразу на более высокую ступень развития: у них выросли крылья, как у птиц, и они из этой грязной, вонючей воды просто улетели. — Уф! После этой тирады я с облегчением перевел дух.