Ян Ленчо - Соло для оркестра

— Я слегка подправил дарвиновскую теорию естественного отбора, — вступил в разговор Эда и выплюнул в корзинку непрожеванную шкурку от ветчины. — Отравленная химикалиями вода, этот крайне негативный фактор, вызвал гигантский скачок в эволюции этих живых существ. Такая метаморфоза среди организмов просто ускользнула от нашего внимания. Из рыб получились птицы, а те просто взяли и улетели.

— А из этих птиц что получится? — Директор схватился со страдальческой гримасой за голову и так затряс ею, что с носа слетели очки.

— Вот этого я, простите, не знаю, — бесхитростно отвечал Эда.

— Эвжен! Вы мне за него отвечаете, — из последних сил прошептал директор, переведя на меня усталые глаза. — А когда закончите свои поиски, помогите ему найти какую-нибудь работу. Я понятия не имел, что у меня работают такие гении!

Директор едва кивнул и исчез — его словно ветром сдуло. Он даже забыл закрыть за собой дверь.

— Нет, я ему докажу, — мрачно сказал Эда на другой день, когда мы крейсировали по водохранилищу. — Даже если мне придется пить эту гнусную воду. Неужто мы напустили в нее столько химии, что вся рыба непременно должна была подохнуть?

— И все же директор прав, эта твоя теория — изрядная чушь. Почему это рыбы превратились именно в птиц? — Я отвинтил колпачок термоса и хлебнул чаю.

От возмущения Эда лишился дара речи. Но тут же взял себя в руки.

— А что, разве не так? Ты вообще-то хоть знаешь дарвиновский ряд позвоночных? Рыбы, земноводные, пресмыкающиеся, птицы, млекопитающие. — Эда сделал гребок лишь одним веслом, про второе он в азарте забыл, поэтому мы завертелись на месте. Зеленый козырек на резинке задрался и шлепнул его по голове. Под настырными лучами солнца чеканные черты его лица плавились прямо на глазах.

— Но почему рыбы превратились именно в птиц? С таким же успехом можно утверждать, что они стали млекопитающими. — И я постучал себя по лбу. Чай из колпачка выплеснулся мне на комбинезон и промочил его насквозь.

— Ты бы лучше правил рулем и не волновался попусту, — голос Эды упал почему-то до шепота, словно нас кто-нибудь мог подслушать, хотя мы находились посреди нашего огромного водохранилища, занимавшего несколько гектаров. Солнце скользило по моей лысине, а ветер нетерпеливо подгонял нас вперед.

— Посмотри-ка внимательно вокруг себя, — таинственно сказал Эда.

В самом деле, неподалеку от нас был остров, а на нем — черные силуэты птиц, которых здесь раньше не было. Как только мы подплыли к островку, птицы поднялись в воздух, и хлопанье их крыльев отбилось от зеркальной глади с таким гулом, словно где-то здесь начал действовать вулкан.

— Хорошо, как ты себе это представляешь? — спросил я, когда мы пристали к берегу; я уселся на поваленный ствол сосны и достал из сумки бинокль, чтобы осмотреть окрестности.

— А очень просто. Они отравились не сразу, как та рыба, что была в водохранилище до них. Они отравлялись постепенно, успевая приспосабливаться к новым условиям, к новой среде, понимаешь? Допустимый процент ядовитых отходов, которые мы сбрасывали в водохранилище, был так низок, что не повредил им. А когда мы спустили больше сточных вод, чем обычно, это на них уже не подействовало, во всяком случае не настолько, чтобы они передохли.

— Так, а что же тогда ждет людей? — недоверчиво спросил я, вспомнив статью, прочитанную недавно в газете. В ней писалось про одного американца, который занимался производством ДДТ, а когда через двадцать лет после войны было установлено, что ДДТ вреден для человеческого здоровья, он стал ежедневно принимать порцию ДДТ к завтраку, чтобы доказать его безвредность.

— Людей? — спокойно сказал Эда. — Люди привыкают ко всему. Вот, смотри, — он невозмутимо взял термос и свинтил колпачок. Потом перегнулся через борт лодки, набрал в колпачок зловонной воды из водохранилища и сделал глоток этой отвратительной грязной жидкости.

— Эда, — ахнул я, — ты что, хочешь отравиться?

— Вовсе нет, но сидеть в тюрьме до конца жизни мне тоже не хочется. А доказать свою правоту я могу только так.

— Ты знаешь, чем рискуешь? — серьезно сказал я. В самом деле, если допустить, что рыбы стали птицами… Я представил себе Эду, как он машет крыльями, парит в облаках и время от времени сидит на яйцах. Тут я невольно рассмеялся. Видно, Эда угадал ход моих мыслей, потому что сказал:

— Не бойся, в этом мире перед человеком открываются фантастические возможности.

— Что же все-таки будет дальше? Ведь все эти воздействия как-то скажутся на нем.

Эда задумчиво пожал плечами, и лицо его приняло мечтательное выражение.

— Вот почему я и делаю это. Возлагаю на себя бремя человечества, — заявил он патетически. Непонятно было, то ли он говорит всерьез, то ли шутит.

— Может, мы этих рыб где-нибудь найдем, или они сами объявятся — и все будет в порядке.

— Долго же тебе придется ждать. — Эда достал из футляра удочку, насадил на крючок наживку и забросил в воду. На обратном пути на веслах сидел я, а Эда пытался поймать хотя бы одну заблудшую рыбу. С дальнего берега взмыла черная туча птиц и со зловещим карканьем направилась все на тот же островок.

На удочку так ничего и не поймалось, и Эда вылез из лодки разочарованный. Ноги у него заплетались, словно он получил солнечный удар.

— Бесполезно, — говорит, — я ведь сам все здесь исследовал вдоль и поперек, и запомни, это вот, — он щелкнул по удочке, — единственная надежная штука, которая расскажет тебе, что делается под водой.

Он тщательно уложил удочку в футляр и, прищурившись, посмотрел на солнце.

— Что мы скажем шефу?

— А ничего не скажем. — Эда высморкался, снова зачерпнул колпачком воды, со смаком выпил и протяжно рыгнул.

— Слушай, — говорит он мне на работе примерно через неделю, — а в этой воде что-то есть. — Теперь он набирал ее в бутылки от содовой и ставил охлаждаться в холодильник. — Вот только если б она была не такая мутная.

— Не перегибай палку, — я поднял голову от бумаг. — Кстати, шефу уже доложили о твоих экспериментах; лично я никому не говорил, но, видно, кто-то подглядел. Он опять меня спрашивал, подыскал ли ты работу, а ты все никак не уймешься.

Эда с улыбкой поглядел на меня, потом его взъерошенная голова исчезла за горкой служебных бумаг, скопившихся на его столе, пока мы искали рыбу. Я уже было решил, что Эда погрузился в дела, но он вдруг говорит:

— Жара нестерпимая! Пойду выкупаюсь и тут же вернусь.

И он замахал руками, словно собирался полететь к водохранилищу. Плавал Эда отлично, но в последнее время мне казалось, что он вообще стал плавать как рыба.

С купанья он, как всегда, вернулся преображенный, пахнущий воздухом и водой. И всякий раз проходило какое-то время, прежде чем к нему возвращалась его разговорчивость.