Ян Ленчо - Соло для оркестра

Не стоит, пожалуй, больше думать о тех годах — годах нужды, унижений, неуверенности, страха за судьбу отца.

Впрочем, в конце лихой поры случился один день, о котором хочется сейчас вспомнить. Никогда еще я не видела тебя в таком волнении. Радостном волнении. Причиной было письмо, которое утром принес почтальон. До сих пор храню его. На конверте стоял штемпель: «Банска Быстрица» — и дата: 16.8.1944. Это я помню совершенно точно. Письмо было от дядюшки Эмиля, который просил, чтобы ты с детьми приехала его навестить, что теперь, спустя много лет, он хочет тебя повидать. Что двадцать первого августа будет ждать с вечерним поездом. Никакого дядюшки Эмиля я не знала, а ты только загадочно улыбалась, собирая в дорогу вещи. Янин папа, которого к тому времени выпустили из тюрьмы, одолжил нам денег на билеты.

Только на вокзале в Быстрице, когда ты впорхнула в объятия отца, я увидела, кто такой дядюшка Эмиль. Ты, конечно, узнала почерк, которым было написано письмо, но нам ничего не сказала — наверное, боялась, что проболтаемся. Тогда я едва узнала отца. Совсем как маленькая Верка, которой в момент его ареста не исполнилось и года.

Отцу с товарищами удалось бежать из тюрьмы. Они скрылись в Банской Быстрице: им стало известно о готовящихся там событиях.

До последней минуты мы верили, что Восстание наберет силу, что Банска Быстрица не падет. И вы с отцом сделали для этого все возможное. Ты поступила работать в больницу и часто возвращалась поздно вечером, да и отец порой не выходил из типографии ночи напролет. Я же пеклась о младшей сестре, и мне было приятно сознавать, что я тоже на что-то гожусь.

Потом нам пришлось уйти в горы. До сих пор помню, как вы с отцом впряглись в двухколесную тележку, на которую погрузили несколько одеял, теплую одежду и два узелка с едой и самыми необходимыми вещами. Мы с Веркой шли сзади, я помогала толкать тележку. Дорогу заполонили люди, повозки, орудия. В Балаже, куда мы добрались к ночи, беженцев было больше, чем местных; спали мы в сарае на куче соломы. В предрассветной мгле пошли дальше, в лес, по узкой размытой дороге, круто поднимавшейся вверх. Бросив тележку, взвалили узлы на плечи. Вдруг Верка разревелась: «Я рукавичку потеряла!»

Мы растерянно топтались вокруг нее и тщетно пытались утешить. Верка знать ничего не хотела, подай ей рукавичку. Военные, шедшие за нами, стали требовать, чтобы мы не мешали движению.

— Ну, хватит! — в сердцах прикрикнул на Верку отец и пошел вперед.

Верка испустила душераздирающий вопль, но не двинулась с места.

— Пожалуйста, побудь тут с детьми, — сказала ты отцу. — Я пойду поищу, вдруг найдется.

Отец нехотя послушался и в сердцах закинул тюки, а заодно и Верку на высокий придорожный откос, чтобы не мешать шедшим следом за нами.

Я бросилась за тобой. Натыкаясь на идущих, мы спрашивали, не попадалась ли им красная рукавичка, но они в ответ или чертыхались, или, не замечая нас, шли дальше.

Рукавичка!

При чем тут рукавичка, когда речь идет о жизни? И все-таки после получасовых поисков мы нашли ее, замызганную, втоптанную в грязь.

Сестренка обрадовалась, словно мы нашли клад.

По-моему, я правильно тебя тогда поняла: дело было не в самой рукавичке, просто малышке она напоминала о доме.

Верке вообще не везло, правда? Две недели спустя, когда мы жили в землянке в лесах над Калиште, чуть не до спины обгорело ее сохнувшее у костра пальтишко. Это было куда хуже — заменить его было нечем. Но что любопытно — на этот раз обошлось без плача.

Может, сейчас и пора такая уже подошла, но я до сих пор ощущаю в костях эти бесконечные двадцать два дня, проведенные в студеном и мокром лесном бункере. Ты укутывала нас во что только могла, а сама мерзла и простужалась. Мне никогда не забыть наш последний вечер. Вы с папой сидели у костра. Отец говорил тихо и настойчиво, а ты сперва слабо сопротивлялась, а потом молча склонила голову к нему на плечо. Я знаю, о чем вы вели разговор, я еще не спала. Он настаивал на том, чтобы ты, забрав нас, ушла к его старому дядюшке, в Дубину, он жил там один в целом доме. У него мы должны были провести зиму. Уже тогда, в ноябре, было холодно, снегу навалило по колено. А что будет с нами в январе, в феврале, если не подоспеет Красная Армия? И главное — кончались продукты. Ты соглашалась, но умоляла его пойти вместе с нами. Уговорить его не удалось, он твердил, что пристанет к партизанам — их группа раскинула лагерь чуть выше в горах. В конце концов тебе ничего не оставалось, как согласиться.

Хотя до Дубины по прямой каких-нибудь пятнадцать километров, из-за снежных заносов пройти туда через лесистый горный перевал оказалось невозможно; хочешь не хочешь, надо было возвращаться обратно в Быстрицу. Вы с отцом знали, насколько это опасно. Знал об этом и возница из Калиште, который вез нас обратно. Внизу расхаживали немецкие патрули и гардисты [33] Гардисты — военизированные части фашистской людовой (католической) партии в Словакии во время второй мировой войны. . В случае проверки мы должны были выдавать себя за родственников нашего возницы, попросивших у него приют в это тревожное время.

— Только без слез, девочки! — Эти слова отца, сказанные при прощании, до сих пор звучат у меня в ушах. — Скоро мы снова встретимся. И уже никогда не будем разлучаться.

Могу себе представить, мама, каково тогда было у тебя на душе. В скорую встречу верится с трудом, если в двух шагах, там, за лесом, — немецкие солдаты, и они в два счета могут положить конец всем надеждам — ведь каждому, кто осмеливался помочь партизанам, грозила смерть; как тут поверишь, если и нас, и папу на каждом шагу подстерегали тысячи опасностей.

Тебя терзали страхи о будущем, а мы с Веркой строили догадки насчет того, с бородой ли наш дядюшка или только с маленькой щеточкой усов под носом.

Нам повезло. По дороге нас не останавливали, и поздним вечером, истомленные и голодные, мы постучали к дядюшке в окно. Помнишь, какой он появился тогда в дверях? Для своих восьмидесяти на удивление прямой и высокий.

— Чего вам, люди добрые? — спросил он.

Услышав имя отца, тотчас засуетился, пригласил в дом, растопил печку и начал варить суп.

Отец знал, куда нас посылал. Найти такое прибежище было счастьем. Что было бы с нами, не обернись все так удачно?.. Жаль, что мы не догадались перебраться сюда сразу после ареста отца.

И дядюшкин одинокий домик, и вся Дубина были удобны и по многим другим причинам. Ты знаешь, что я имею в виду, хоть поначалу и хотела это от меня утаить.

Я всегда спала чутко и однажды услышала, как в окошко постучали. Не в то, что выходило на дорогу, а в заднее, глядевшее на косогор, подымавшийся от деревни к лесу. Только я собралась тебя разбудить, как ты сама вскочила и тут же открыла. С кем-то пошепталась тихонько, что-то, как мне показалось, передала, потом закрыла окно и легла снова.