Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

Теперь уже Глэсс взяла меня за подбородок, повернула к себе мое лицо и свободной рукой погладила меня по голове.

– Ну, раз так… значит, так. – Она задумчиво посмотрела на меня, и что-то мелькнуло на ее лице, будто пронеслась едва заметная тень, быстро, словно взмах ресниц. – Значит, так мне и надо.

Наконец-то на губах Глэсс снова заиграла улыбка, и я облегченно вздохнул, не переставая вглядываться в ее глаза в поисках подвоха, малейшего сигнала о том, что ей не хотелось бы, чтобы ее сын был маленькой мисс Нэнси, и это срочно необходимо исправить, возможно, путем операционного вмешательства, как это произошло с ушами. Если этим сигналом была та самая тень, скользнувшая по ее лицу, то это уже было в прошлом. Очевидно, быть мисс Нэнси не настолько плохо, как иметь оттопыренные уши.

– Я уже было подумала, что все, когда он вдруг по нему ударил, но при всем при этом, – Тереза снова заливалась смехом, – при всем при этом он все равно молодец. Он герой! Ты у нас герой, Фил! А теперь – за пирог. Боже, как же я хочу сладкого!

Итак, я оказался героем. Понять мне это было сложно, поскольку героическим маме и Терезе казалось то, что в моих глазах выглядело позорной неудачей, но при всем при этом я все равно был героем. Это было хорошо , причем хорошо настолько, что становилось все приятнее и приятнее, и все последующие дни я испытывал горячее желание поведать кому-нибудь о том, какой я молодец, например Анни Глессер или господину Троту. Но Анни вот уже год как лежала в том ужасном санатории, где ее истязали электрошоком, завернув в смирительную рубашку, а господин Трот, милейший старый прыщ, еще года два назад с улыбкой на губах завершил свой путь не где-нибудь, а прямиком на небе. Не было никого, кому я бы мог доверить такое, и мне не оставалось ничего, кроме как ждать следующего приезда Гейбла.

Пока Тереза, Диана и Глэсс под звон тарелок расправлялись с принесенным пирогом, я пробрался через обнимающую мои колени траву к реке и попытался бросить последний взгляд на мяч. Но его давным-давно унесло течением – к этому времени он, должно быть, уже добрался до Большого Глаза, и увидеть его уже, конечно, было нельзя – именно в этом я и хотел удостовериться. Шрамы за ушами так и не перестали чесаться, и это вызывало во мне беспокойство. Каким-то образом это было связано с тем, что я оказался маленькой мисс Нэнси, и что случится, если я буду таким и дальше, я не представлял, но в первую очередь меня волновали слова Глэсс, сказанные, несмотря ни на какое хихикание: «Раз так – значит, так» . Слова, которым предшествовала секундная пауза – и за эту секунду, я точно помню, улыбка сползла с ее лица и так и не вернулась, пока не промелькнула тень.

Значит, так мне и надо.

Внезапно я понял, что за тень я видел на ее лице: это была тревога. Не просто тревога, а именно тревога о моем будущем. Мою голову пронзила мысль, что быть мисс Нэнси всю жизнь, наверное, не так-то и просто, герой ты или не герой, но было совершенно очевидно, хоть и столь же непонятно, что это напрямую связано с уплывшим по реке мячом. В конце концов, с него-то все и началось. Именно поэтому я продолжал стоять, уставившись на поверхность воды. Мне было уже девять лет, и я знал, что не существует ни привидений, ни поросшего тиной и увешанного водорослями водяного, который мог бы обратить течение вспять и вернуть мяч обратно, но осознание этого ничуть не придавало мне уверенности.

Поэтому я продолжал стоять и смотреть.

На всякий случай.

На мое плечо опустилась теплая рука Терезы.

– Я хочу тебя кое с кем познакомить, малыш.

Я обернулся и нос к носу встретился с маленькой черной куклой.

– Это Палейко, – сказала она. – Он совершенно особенный, Фил.

– Он негр.

– Он чернокожий, – поправила Тереза.

– Но негры и есть чернокожие.

Палейко был меньше, чем кукла Дианы, и намного старше. На темном фарфоровом лице светились большие белые глаза; голое, бесполое тельце было исцарапано вдоль и поперек, и, естественно, он ни в какое сравнение не мог идти со своей светловолосой соперницей, но как раз это и делало его столь привлекательным в моих глазах, что устоять было невозможно. Во лбу его неярко блестел крошечный розовый камешек – хотелось думать, что это был обломок коралла или драгоценный камень.

– Его мне подарила мама, когда я была еще совсем маленькой, – прошептала мне на ухо она. – А ей подарила его моя бабушка, когда мама еще была маленькой. Он очень старый и много повидал на своем веку. Время от времени он будет разговаривать с тобой и отвечать на вопросы, которые ты ему задашь. Теперь ты – его маленький бледнолицый друг.

– А почему его так смешно зовут?

– Это тайна. И единственный вопрос, который ты никогда не должен ему задавать.

– Почему?

– Потому что тогда он разобьется на сотню мелких осколков.

Я прижал черного, как негр, Палейко к себе, плюхнулся в траву там же, где стоял, и прислонился ухом к его нарисованному рту. Так сразу в голову не приходило ничего, о чем я мог бы его спросить; все, что я слышал, было бульканье и плеск бежавшей в двух шагах от меня воды, шуршание травы, хлеставшей удаляющейся Терезе по щиколоткам, и разговор между ней и Глэсс, когда они вновь уединились на одеяле возле корзины.

– Он уже слишком большой для какой-то куклы, – сказала Глэсс.

– Нельзя быть слишком большим для куклы. Посмотри, как он с ним обращается. Он уже его любит.

– Не знаю… Это просто стереотип или еще одно дурацкое доказательство?

– И то, и другое, и ничто из этого, моя божественная. Твое солнышко – просто маленькая мисс Нэнси, попомни мои слова!

– Есть разница между Нэнси и просто гомосексуалом?

– Разве это так важно?

На минуту воцарилось молчание.

– В любом случае он очень хорошенькая мисс Нэнси, – наконец произнесла Глэсс. – С очень хорошенькими, вправленными на место ушами.

– Даже не сомневаюсь. Настанет время, и мужчины будут падать к его ногам, – Тереза прыскает со смеху.

– Не волнуйся, там они будут в надежных руках.

– Я тоже хочу быть мисс Нэнси!

Я отпустил Палейко и обернулся. Это была Диана, которая до того безмолвно наблюдала за происходящим, кусая то пирог, то прядь своих длинных волос, а теперь стояла перед Глэсс, забыв про писающую непричесанную куклу. В глазах ее сверкала зависть, и я всей душой понимал, что она сейчас чувствует. Я был героем, я был мисс Нэнси, и у меня был Палейко. Героем Диана уже стать не могла, потому что мяч исчез, и добиться почетного звания Нэнси было ее единственным шансом променять ничем не примечательную куклу на такое сверкающее чудо, как Палейко. От меня – и она это прекрасно понимала – она его не получит, ибо пальцем не пошевелила для того, чтобы избавить меня от выпавших на мою долю мучений.