Наталья Галкина - Корабль и другие истории

— Да я не против, только сейчас мне некогда, вот освобожусь и расскажу тебе любимую волшебную сказку всех мышей и крыс мира «Копченая веревочка».

О знаменитой опечатке тридцатых годов, стоившей издателям с типографскими людьми лагерей, рассказывают в двух вариантах, один покороче («Вождь моросил»), другой подлиннее («Мелкий унылый вождь моросил»).

— Мне даже пришлось съездить на Стрелку!

— Хорошо, что не на Ржевку.

— При чем тут Ржевка?

— Так Стрелка рядом, пешком через Дворцовый мост можно дойти.

Тут выясняется наконец, что начинающий бизнесмен имеет в виду не Стрелку Васильевского острова, а сходняк бандитского Петербурга.

В доме верховодили решительные женщины, а мужчины были тихие и кроткие. Выдавал семейный секрет попугай, начинающий с окриков и заканчивающий ласковым полушепотом: «Сергей! Антон! Сколько вас ждать?! Шурочка, здравствуй, рыбка моя…»

— Вы никогда не замечали, — спросил меня Андрей Соколов, — на кого похож ежик в профиль?

Я озадаченно молчала, он продолжал:

— Ежик в профиль похож на Пушкина, — такого, каким поэта рисуют, подражая его собственным рисункам на полях.

Довелось мне однажды получить весточку из рук святого (а святые среди нас и теперь, как в незапамятные времена) об одном из родных.

Сестра моей бабушки по отцу, Елизавета Ефимовна (до глубокой старости все звали ее Лилечка), рассказывала мне о семье Захаровых. И она, и моя бабушка (и младший брат Сергей, в будущем — акварелист Захаров) родились на Сахалине («место рождения — пост Александровск»). Когда маленькому Сереже было три года, семья переехала в Новониколаевск (ныне Новосибирск), на материк ехали на собаках. Уже в Новониколаевске родился самый младший, Владимир, потерявший мать в одиннадцатимесячном возрасте.

Дедушка Галкин с женой Анной и с ее сестрой Лизаветой, Лилечкой, недаром специально ездили из Ленинграда в Москву, чтобы посмотреть во МХАТе булгаковские «Дни Турбиных». После революции семья Захаровых рассыпалась, разлетелась, обстоятельства трагические пометили и дни Захаровых, как многих. Владимира расстреляли вместе с мачехой Фридой, немкой (имени ее православного я не знаю), на берегу Оби «за участие в контрреволюционном заговоре», Николай, средний, призванный в 1917-м в армию, по слухам, эмигрировал в Польшу.

Дед моего мужа, работавший на железной дороге в Бологом, тоже был Николай Захаров… на маленьком фото даже и походил на среднего бабушкиного брата: его расстреляли то ли без особых объяснений, то ли за косвенное участие в контрреволюционном мятеже, чуть ли не в Кронштадтском.

Что до любимого старшего брата Константина, легенда гласила, что каким-то образом убыл он из Китая в Австралию. Никаких справок никто, само собой, не наводил: боялись, да и нельзя было.

В последний раз Лилечка видела брата, перейдя «со стукачом» Амур на китайскую сторону; она жила на советском берегу, в Благовещенске, Константин с женой Верой и сыном Вадимом — на китайском, в Сахалине.

— Шла я через Амур в валенках, замотанная платком, ночью, в лютый мороз; стукачу отдала за то, чтобы перевел на китайскую сторону, кольцо золотое; стукач был из пограничников, шел с пистолетом, знал дорогу: где полыньи, где тонкий лед, где безопасный путь. Еще с нами девушка шла, такая хохотушка. Пришли на китайскую сторону. Китайцы, когда их много, такие страшные. «К кому?» — спрашивают. Говорю: «К доктору Захарову». Костя был венеролог, но, как хорошие доктора старой выучки, и в других болезнях разбирался, как земский врач. С сомнением глядят на меня китайцы: одета-то я была престранно. Но пошли за Костей. Сам он пришел: «Ох, Лизочка, Лизочка…» По-китайски говорил он хорошо. Но тогда многие китайцы пограничных районов и Дальнего Востока хорошо по-русски говорили и понимали. Переодели меня, отогрелась я. День живу у Кости. Два. Мне все казалось — мальчик не так был им нужен, я стала просить: отдайте Вадика нам; Костя с Верой согласились, но власти были против, не позволили ребенка забрать. Еще через день вечером зовут Константина китайцы. Он идет и видит: муж мой пришел, Алексей Николаевич Ржаницын, в темноте, без провожатого, через Амур. Как только в полынью не попал, под лед не ушел, как добрался? Амур там широкий. И без разрешения пришел с советской стороны. Я думаю: что же теперь будет? ведь арестуют. Стали они с братом Костей пить, они еще студентами, вместе учась на медицинском факультете, дружили. Назавтра Алексей Николаевич официально пошел к властям, и его с провожатым отправили на ту сторону. Тоже, кстати, подивились: как один, дороги не зная, ночью пришел в Сахалян? Очень он любил меня, больше, чем я его, грешная, любил, беспокоился. Через день пошла через Амур и я, опять со стукачами, за плату. У них собаки, они вооружены, всегда можно было с ними перебраться безопасно. Алексея Николаевича долго таскали. Арестовывать не стали, но дали задание: следить за двумя коллегами. Один из них, доктор Чайка, еврей, симпатичный такой, нас и взбаламутил на Дальний Восток уезжать. Алексей Николаевич все говорил: «Ни за кем следить не буду, делайте со мной, что хотите, только жену не трогайте».

Стали мы собираться в дорогу, оставаться, видать, нельзя было. Дом был большой, красивая мебель, пальмы высокие, фикусы, розы. Японский консул пришел покупать, стал через переводчика меня замуж звать. Я говорю — тоже через переводчика: да ведь я замужем, а господин консул женат. Напрасно, мадам, отказываетесь, говорит, обстоятельства не важны, вам у меня хорошо будет, будете счастливы. Дом продали, двух собак своих продали, одну с собой потащили. Уезжали, нервничали, даже когда в поезд садились, думали: сейчас арестуют. Но обошлось! Тронулся наш поезд. Больше Константина я не видела. О Харбине говорили, о Шанхае, а почему слухи пошли, что уехал он в Австралию, не знаю.

Лилечка показывала мне фотографию брата, высокого, в очках, сухощавого, о Константине вспоминала моя бабушка Анна, говорила о братьях: все храбрые были, только Сережа малость трусоват и впечатлителен, теперь братьев, должно быть, нет в живых, не только младшего, расстрелянного, а Сережа стал художником, такие чудные у него работы. Дед Сергей Захаров тоже однажды в своей квартире-мастерской на Большой Подьяческой сказал: вот бы узнать, что с Константином стало, что с Николаем, может быть, жив кто из них? Я с горячностью молодости, всегда желающей лучшего, верящей в happy end, подхватила: дескать, я прямо-таки чувствую, что есть где-то захаровская родня! Дед Сергей только головой покачал.

В конце девяностых годов дирижер Алексей Степанов привез мне в подарок из Москвы книгу «Блаженный Иоанн-чудотворец» об архиепископе Иоанне (Максимовиче) Шанхайском и Сан-Францисском, ныне причисленном Зарубежной православной церковью к лику святых; авторами книги были иеромонах Серафим (Роуз) и игумен Герман (Подмошенский).