Наталья Галкина - Покровитель птиц

— Ведь это не система, — сказал Абгарка убежденно. — Это прабабушкина кровать.

— Может, она к годовщинам наводнений показывается? — предположил Толик. — Надо по календарю проверить, о наводнениях старых справки навести. В своих календарях я кроватные дни помечал, календари старые с заметками храню; я погляжу.

Светозаров на четырех клочках газетных полей написал свой номер телефона, раздал клочки фабричным.

— Я ведь здесь недалеко, добегу, только позвоните. А долго мираж кровати удерживается?

— Не знаем, — отвечали очевидцы квартетом.

И карлик пояснил:

— Когда она является, мы словно обмираем, долго ли стояли, на нее глядя, неясно, то ли пять минут, то ли сто двадцать.

— По часам не проверяли? — не унимался фотограф.

— У нас часов нет, — сказали Абгарка и Мотыль дуэтом.

Толик головой покачал:

— Часы вразнобой время показывают в кроватный момент, как в Бермудском треугольнике. У кого сколько.

— Как часам верить? — сказал карлик. — По моим вроде как пяти минут не прошло, а стояли-то долго, ноги затекли, солнце со двора уйти успело.

— Скажи, куда девается всё? Микрокосм дома детства, например игрушки, предметы, воздух искрящийся, тени, звуки, запаховкус, цветосвет, волны бреда на стенке у кровати в дни кори? Пространства чувств, бульвары ощущений, площади ожиданий? Ведь они потом снятся нам, словно мы не просто вспоминаем, а отчасти оказываемся там, словно видим внутренним взором, когда не мешает внешний. Может, утерянное перемещено в чистилище, в его пограничную область? И где-то, на том что ли свете, стоит домишко бабушки с дедушкой. Как в «Синей птице» Метерлинка. Даже детали реквизита мирского, сопутствующие, скажем, первой любви, пропадают, растворяются, будто их кто украл, своровал, стырил. Куда девается чувство страницы приворожившей нас книги? Оно не пейзаж, о котором читаешь, не геометрия строчек — что-то иное. А внезапный приступ аппетита, посещающий при чтении восточной сказки о нищем водоносе, о доставшейся ему в окраинной чайхане лепешке? Синий воздух воздушных литературных замков, жюль-верновские волны, сокровищница калифа, где среди кувшинов, осыпанных изумрудами и рубинами, прячутся туфли Маленького Мука? Странно, что комната умершего человека меняется совершенно, абсолютно, хотя вроде мебель на месте, ничего не вынесли, не внесли. Куда девается наш детский почерк? Люди подражают сим исчезновениям, абсансам, аннигиляциям, убивают себе подобных, взрывают церкви, дома, разбирают жизнеспособные старые строения, сводят на нет леса, — но действия людские тупо механические, злые шалости автоматов; я не о том. Даже смена моды на моду — жалкое подражание вселенским пропажам, волшебным, инопланетным, непонятным, сдвигам существующих и несуществующих времен. Геннадий Гор рассказал мне — мы сидели на веранде его комаровской дачи в двух шагах от моей стройки — про одну вещь Платонова, в ней сын через много лет возвращается к дому детства у озера, находит на озере закрепленную в камнях удочку давно умершего отца, на крючке которой бьется рыбка. Но мы пришли.

Арка серого дома времен расцвета петербургского модерна состояла из трех арок: центральной большой, двух маленьких боковых, чьи проходы отделялись от главной — проезжей? — части рядами колонн; стены, облицованные майоликовой плиткой, потолки, обведенные полосой цветного орнамента, потолочные лампочки, бывшие некогда затейливыми светильниками.

— На этом месте, — сказал Клюзнер, — я всегда замираю наподобие Буриданова осла, выбирая, в которую арку войти.

— Никогда дома не замечал, а мимо него постоянно пробегал в Лекторий. Надо же, внутри, не просто скамейки, — пресимпатичный садик.

— Сад Сен-Жермен, — сказал Клюзнер.

— Значит, то, что мои часы в починке, а у тебя и вовсе никаких нет, — к лучшему, — сказал Бихтер. — В хорошее место ведешь ты меня пересидеть обеденный перерыв «Академкниги»…

Сад — вернее, то, что от него осталось за полстолетия — дремал во дворе. Но и сам дремлющий зеленый клочок был отрывком целой необычайной системы двойных дворов, утопающих в зелени, располагавшимся между четырьмя домами, выходившими на две улицы: Литейный проспект и Эртелев переулок. От двойных оазисов остался один, скрывающийся за домом 46. Войдя, человек попадал в гасящую городские звуки разных времен и эпох зону тишины. Давным-давно в сорок шестом доме М. Сперанский открыл юридическую школу для «закона применителей» — «садок судей». В чудом сохранившемся воздухе позапрошлого столетия всяк вошедший и чувствовал себя некоей рыбой потаенного садка, непойманной, невидимой почти, безмолвной слушательницей факультета ненужных вещей. Глубинный павильон бинарного сдвоенного сада Сен-Жермен украшала плафонная роспись школы Борисова-Мусатова; может, поэтому переимчивая здешняя зелень окрашивалась рассеянно, задумавшись о своем, в блекло-серебристые оттенки его картин с не существовавшей никогда или канувшей в Лету жизнью обитателей усадеб, подобных воздушным замкам. Растущие по своей воле, точно в дальнем заброшенном лесу, деревья, нестриженые кусты, газоны, превратившиеся в малые лужки или затянувшиеся травой пустыри, серые бетонные вазы, в которых то в одно, то в другое лето какая-нибудь соскучившаяся по жилым местам городская садовница взращивала внезапно настурции либо петунью, — всё утопало, таяло в вибрирующей атмосфере солнечных пятен, теней, бликов. Как в палимпсесте, проступали тут образы давно утерянных садово-парковых изысков, первоначального овального сада с фонтаном в центре между двумя мощными пятиэтажными корпусами (на месте старых флигелей) с элементами архитектуры и декора Возрождения руки известного петербургского архитектора модерна Хренова, отшумевших огромных ив. На плитках, которыми замощены были боковые арочные коридоры входа, недаром изображались полустертые ивовые листочки.

— Говорят, в этом саду, — сказал Клюзнер, — люди чувствуют время без часов. Мне это подходит. Я часов вообще не люблю, ты знаешь. Уважаю только песочные. Кстати, в нашем Комарове наблюдается прямо противоположное явление: люди не ощущают времени вообще.

Усевшийся было на скамейку возле лепечущего фонтана собеседник его тотчас поднялся и направился к дворовому фасаду дома.

— Там на стене головы бирюзовые, еще и с зеленцой! Майолика?