Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

– Гурбанов, – сказала учительница, кивнув на дверь.

Лена села на своё место за последней партой у окна. Только я подумал, что она держится молодцом, как оттуда раздался тихий плач, и Ольга Павловна, прервав объяснение новой темы, подошла и стала успокаивать Лену. Тем временем вернулся Гурбанов и с порога рявкнул:

– Жвакин! Цигель-цигель!

Дашу Дятчину из «верхней» компании не пригласили. Олю Виеру, кстати, тоже. И дальше приглашали не всех, и некоторые задерживались очень ненадолго, а кабинет черчения находился в нескольких метрах от нашего, так что к концу третьего урока, геометрии, подоспела моя очередь. Я постучался и вошёл, довольный возможностью лишний раз увидеть приятную женщину-капитана. Она сидела за учительским столом перед раскрытой общей тетрадью, а главный из крепышей расположился у входа и читал или делал вид, что читает «Советский Спорт».

– Садитесь, пожалуйста, – пригласила меня капитан. – Вы Александр, правильно? Я Наталья Борисовна. Хочу задать вам несколько вопросов. Скажите, хорошо ли вы знаете Диму Игнатовича из восьмого «Б»?

Она сказала именно так: Диму, а не Дмитрия, словно подчёркивая неформальность беседы. Дима Игнатович – так звали брата Лены Гончаренко, которого я считал законченной скотиной.

– В лицо знаю, но не больше, – ответил я, на мгновение встретившись с нею взглядом. Красивая, но усталая, тени под карими глазами, припухшие веки, и на лице время от времени мелькает чуть ли не жалобное выражение: отпустите домой, хочу спать! – но тут же сменяется строгим и деловым.

– То есть, назвать его другом не можете? – спросила Наталья Борисовна.

– Не могу.

– И даже хорошим знакомым?

– Не назову.

– А почему, если не секрет?

– Маленький, чтобы быть мне интересным.

– С восьмиклассниками не дружите?

– Только с Андреем Тарасовым, – честно сказал я, – брат его учится в одиннадцатом, я с ним дружу, заодно и с Андреем.

– Значит, с одиннадцатым дружите… Ну а вот, скажем, Алексей Лысенко из того же восьмого «Б» когда-то учился с вами. Он тоже маленький?

Я развёл руки, показывая нечто обширное, как колесо от трактора:

– Большой, но только в этом смысле.

– Понятно, спасибо вам, – сказала Наталья Борисовна.

– А что случилось, если не секрет? – рискнул поинтересоваться я.

– Исчез Игнатович. Скорее всего, сбежал, несколько дней не видели. Интересуемся, вдруг с кем-то делился планами? А теперь о Надежде Петровне Игнатович. Расскажите, пожалуйста, что произошло тридцать первого октября в садоводстве. Это ведь, как я понимаю, вы с друзьями её нашли. Укажите на карте, если ориентируетесь, прямо пальцем, не думайте о хороших манерах.

Наталья Борисовна вынула из-под тетради сложенную карту, развернула, и я по ходу рассказа без труда отыскал наше ранчо и мысленно проделал путь к тому месту, где на пне спиленного тополя сидела в полном ступоре Надежда. Вспомнил и Таню тем вечером и остаток разговора провёл, будто чувствуя её руки на плечах и видя блестящие глаза. Более или менее точно ответил на вопрос о времени, помня, когда закончилась репетиция ансамбля, сколько минут занимает путь от школы до ранчо и примерно сколько мы там пробыли до появления Вики.

– А это как-то связано? – поинтересовался я в конце, – его исчезновение и вот такой шок? Если, конечно, не секрет.

– Думаю, связано, но подробнее пока не могу сказать. И вы, если можно, не распространяйтесь, договорились?

– Конечно.

– Тогда распишитесь вот здесь, что побеседовали, и пригласите Тамару Портнову, – попросила Наталья Борисовна, которую в мыслях я уже называл Наташей, и мы вежливо распрощались. Мужчина в сером костюме кивнул мне, на миг отвлёкшись от газеты.

Тамара Портнова – это младшая сиротка Мэри. Я пригласил её и сел на своё место.

– Ты чего так долго? – спросил Пашка Метц, будто ревнуя, хотя сам, по моей прикидке, беседовал с Наташей чуть ли не вдвое дольше.

– Сделал крюк на обратном пути, – ответил я. – Испытал, знаешь, некоторые позывы.

Оставшиеся до перемены минут пять я думал не о синусах и тангенсах. Если предположить, что этот стресс Надежды вызван исчезновением сына? Вряд ли: столько времени прошло, десять раз могли бы хватиться. И, скорее, это был бы повод действовать, искать, обращаться в милицию, комендатуру, а не цепенеть. Более вероятным выглядел такой ход событий: с нею что-то стряслось, и он, не желая сидеть в госпитале и вообще проявлять участие, пустился в бега. Но это было бы даже не по-скотски, а вообще не знаю как. Может быть, он влез в неприятности и подставил её, а бежал из страха за собственное седалище? Но какие крупные неприятности могут быть в нашем образцовом городке, под охраной всего Черноморского флота? Не убил же он никого, в конце концов? Даже если допустить, что вдруг случайно, по неосторожности?.. Уж это бы вмиг стало известно.

Четвёртое событие не заставило себя ждать: нас попросили остаться после уроков на лекцию о вреде наркотиков. Прежде на моей памяти таких мероприятий в школе не бывало. «Может, лучше о половой жизни?» – сострил Рыбин и загоготал, но не встретил поддержки даже у Метца, всегда отзывчивого на эти темы. Во взглядах и репликах чувствовалось напряжение: объявленная лекция, хочешь или нет, всё-таки соединялась в уме с сегодняшними беседами, – и я был уверен, что кто-нибудь да знает об этой связи и её причинах куда больше моего. Мы собрались в огромном кабинете географии, вскоре подошли одиннадцатиклассники и заняли свободные места. В трёх партах впереди нас с Мексиканцем сидели Таня и Марина, и ни одна из них не обернулась. В школьных стенах мы с Таней не подавали виду, что знакомы ближе, чем привет-пока.

Проводил лекцию нарколог Валентин Викторович – тот самый, кто листал «Советский Спорт», слушая нашу с Натальей Борисовной беседу. Рассказывал он уверенно, чётким преподавательским голосом, разворачивал перед нами цветные плакаты и диаграммы. Не агитировал, не давил на эмоции – спокойно и подробно объяснял, что такое каннабиоиды, психостимуляторы, галлюциногены, опиаты, как они действуют на нервную систему и внутренние органы, как возникает зависимость, отчего рано или поздно распадается личность. Я не заметил, как пролетело девяносто минут.

До сих пор я очень мало знал о наркотиках и не сильно интересовался, хотя в нашем краю, где индийская конопля растёт как сорняк, невозможно быть невинным в этих вопросах. Друзья время от времени покуривали траву, главным любителем был, как ни странно, главный спортсмен – Куба. Он однажды угостил меня между раундами боксёрского спарринга. Составлял ему компанию чаще других Вадим, но лишь тайком от Светы, сильно не одобрявшей это занятие. Он тоже предложил затянуться, но дальше одного раза дело не пошло. Слишком нежное горло досталось мне от природы. Судя по голосу или по способности не простужаться в самую лютую непогоду, этого не скажешь, но малейшая капля дыма в дыхательных путях вызывала у меня кашель, подобный небесному грому: кто хоть раз его слышал, больше не предлагал ни сигарету, ни косяк. В последнее недели я не то чтобы жалел об этом, но временами размышлял: вот если бы дунуть как следует – вдруг откроется небесный свод, на парашюте спустится хорошая песня, так ведь делали кумиры, пусть и не мои… Но я никогда не пробовал вдохновляться при помощи лекарственных «колёс», помня рассказ Миши о том, как он отведал тарена, не испытал никаких увлекательно расписанных ощущений и даже разочаровался, между делом отрывая от одежды и топя в гальюне мотки проволоки, которые, как живые, цеплялись за брюки и с визгом карабкались вверх. Чужих галлюцинаций мне было вполне достаточно.